Яна Завацкая - Рассвет 2.0

— Ты знаешь, мне одну такую книгу дали, — заметил я, — тебе она, наверное, понравилась бы. Там автор похоже рассуждает. Подожди, я тебе скину через комм… дай координаты только.

Я закрыл глаза, нащупал книгу в комме, перевел ее в «почту» и направил на адрес Витьки.

— Получил? Ну вот. Почитай, интересно, что ты скажешь.

— Ну давай, я гляну, — без энтузиазма согласился Ерш.

Ли Морозова, «Последний, решительный бой».

Из главы 5-й «Восстание в Кракове» . Год 15 до н.э.

…задачей минимум было — создать группу, способную поддержать из города, с завода наступление войск СТК. Затем эта же группа должна была сформировать рабочую милицию и дать кандидатов для первого совета коммуны Новой Хуты.

Ни о чем другом я и не мечтала. Конечно, из революционных послевоенных времен было сколько угодно примеров, когда коммуны самоорганизовывались буквально на пустом месте, и один-два коммуниста поворачивали всю ситуацию в городе или на предприятии, приводя ее к образованию настоящей коммуны; тогда шла такая волна. Были у нас уже подобные примеры в африканской Зоне Развития, были уже коммуны в Найроби и в Триполи, и я об этом знала. Но я, признаюсь честно, не рассчитывала добиться чего-то подобного в европейской Зоне Развития, где так близка Федерация, где так сильно индивидуалистическое сознание, да еще в Польше, традиционно антикоммунистической.

Но я уже выполнила программу-минимум и была спокойна. С работы меня вышибли после второй забастовки — ну и что? Сбережения на жизнь оставались (а нет — помог бы отдел обеспечения), и теперь я могла весь день заниматься революционной работой. У меня работало несколько марксистских кружков, по совместительству — рабочих собраний, где ковались кадры для будущего Совета, мы даже стали заниматься военной подготовкой. Я сама не вела занятия, хотя и могла бы — но на заводе работали несколько бывших армейцев, они и занимались. Я старалась в этом плане держаться в тени — если Станислав уже и так заподозрил во мне «север», то еще продемонстрировать военные навыки, и этот факт станет очевидным для каждого.

Сейчас меня называют «организатором Краковского восстания» и прочими подобными эпитетами. Это чушь: я ничего не организовала. Да и нельзя ничего устроить с нуля, с людьми, которые этого не хотят и не готовы. Я всего лишь умею следовать за вниманием и интересами массы. И использовать их правильно, когда они готовы. Да и это не моя заслуга — нас так учили.

Можно сказать, что во главе восставших я оказалась как бы случайно и неожиданно для себя. Все складывалось самым естественным образом, как я уже описала — нарастающее возмущение, забастовка, остановка всех цехов, на нас бросают всю Национальную гвардию, но воевать как следует они не умеют. Битва с нацгадами, мы идем на центр и захватываем его. Почти все денежные мешки с семьями вовремя эвакуировались на вертолетах.

И вот я уже сижу в кабинете директора Новой Хуты (позже Совет переехал в древний Дом Культуры Металлургов), в военной форме, и набираю на комме сигнал связи с Варшавской коммуной. С Севером — теперь я могла говорить об СТК открыто: они помогут нам. Немногие рабочие, настроенные против СТК, притихли, у нас все равно не было шансов выжить без помощи объединенных коммун.

Станислав очень изменился. Он вырос в личностном отношении — его избрали в Совет, он научился выражать свои мысли, преодолел застенчивость. Я радовалась, глядя на него — этот высокий статный мужчина ничем не напоминал скромного, слегка заикающегося парня, который впервые встретил меня на Лугах.

Ко мне он относился все так же — с рыцарским поклонением. Я такого ни раньше, ни позже не встречала. Он весь был какой-то романтический, Сташю. Не из нашего века и не из двадцатого. Дон Кихот.

Впрочем, что я уделяю такое внимание именно ему? Вокруг меня было множество прекрасных, ярких личностей. Бруно Милец стал председателем совета Новой Хуты, а затем — председателем городского совета. Я добилась формирования женсовета, и его председательницей выбрали мою старую знакомую Ядвигу. Спать мне удавалось по 4—5 часов в сутки, не более. Мы укрепляли оборону города, вновь запустили завод — продукцию отправляли в СТК, сопровождали грузовики с продуктами и всем необходимым из СТК, организовали больницу, ясли, школу, создали строительные бригады, в каждом районе поставили распределительные склады, пока выдавали пайки по талонам…

В сущности это было поразительно — восточный Люблин, тяготеющий к СТК, все еще был в руках противника, и там сформировалась лишь небольшая группа; вся Польша к югу от Варшавы была еще враждебной, но Краков — новая столица Южной Польши, Краков, отрезанный огромными территориями от СТК, уже стал социалистическим.

Это было время необыкновенного подъема. Нет, не все сразу стали коммунарами, не все были в восторге от происходящего — многие рассчитывали поправить свое положение, мечтали переехать в Федерацию или как-то нажиться, а тут — коммуна. Но все же наше дело захватило достаточно большое количество людей, причем я не могу сказать, кого было больше — рабочих с Новой Хуты или безработных, кое-как перебивающихся и вымирающих горожан. Это так удивительно, когда люди внезапно осознают, что теперь вся жизнь в городе зависит от них. Что они сами могут решать, строить, высказываться, делать. В Федерации в свое время СТК обвиняли в «диктатуре», «тоталитаризме» и отсутствии демократии. Все строго наоборот — теперь-то и наступила демократия. То, что в процессе этой демократии кое-кого расстреляли — вполне естественно, потому что таким и было желание большинства народа. И надо сказать, я вполне разделяла это желание, когда расстреляли значительную часть нацгвардейцев и запомнившегося мне их капитана. Я не подписывала ему приговора — но меня его смерть не огорчила, признаюсь честно.

А почему люди не должны уничтожить тех, кто совсем недавно не стесняясь, бил, мучил, уничтожал их самих? Это только естественно. «Мыслители» Федерации ассоциировали демократию с гуманизмом. Но демос, большинство людей в тех условиях не были гуманными. С чего им быть гуманными — разве кто-то относился гуманно к ним самим, разве их лечили, когда они были больны, спасали от голода? Разве их не выкидывали безжалостно за ворота, если они заболевали? Разве их дети не мерли? Так с чего им было стесняться убивать врагов? Или даже тех, кого они посчитали врагами?

Это не более чем третий закон Ньютона в применении к общественной жизни. Действие равно противодействию. Вот в самой Федерации, например, в Южной Германии, обращение с трудящимися было хотя бы физически более гуманным (о том, что все они были превращены в психических инвалидов, помолчим) — так и жестоких расправ с угнетателями потом практически не было.