Яна Завацкая - Рассвет 2.0

Одна медсестра на весь изолятор, и это еще хорошо. С медперсоналом в Кракове на тот момент была катастрофа. После войны ни один вуз здесь не работал, врачей и сестер не готовили. Оставалось много медиков с довоенных времен, но все они либо подались на Запад — вкалывать за гроши в Федерации, либо были трудоустроены в центральной зоне, где еще имелась приличная больница. Ситуация, как сразу после войны — когда болталось и умирало с голоду много безработных врачей — уже была пройдена. Краков слишком давно находился в зоне бедствия, постапокалипсиса. После нашего восстания практически все медики эвакуировались в Федерацию вместе с хозяевами. В итоге всего у нас на весь город осталось пятеро врачей, из которых один стоматолог, и все они работали в госпитале, занимаясь в основном ранеными. Медсестер насчитывалось несколько десятков, их тоже очень не хватало.

Не хватает медперсонала везде, но здесь — дети. И ясно, что часть из них умрет, если что-то немедленно не предпринять. Я позвонила в госпиталь, ругалась минут пятнадцать и добилась, что придет лаборант и возьмет у детей хотя бы анализы, а в ближайшие дни они пришлют врача. Кроме того, есть два койко-места в госпитале, и пусть медсестра решит, кого туда положить.

После этого мы поехали на позиции — я, Станислав, член Военсовета Мирослав Ратайчак и Бартош в качестве шофера. Главным образом меня интересовали укрепления в районе Звежинец на северо-западе города, мы предполагали, что противник будет наступать именно там; там работал сейчас мой военспец, подъехавший неделю назад из СТК, «Зверь» (Анатолий Гаранин).

Мы ехали по недавно проложенному шоссе, и тут все случилось: сильный удар, меня швырнуло назад, сознание еще ничего не успело сформулировать, но как это у меня бывает в момент смертельной опасности, выбило эндорфины — такая особенность, в подобные моменты я не ощущаю никакого страха. Через полсекунды, когда нас уже перевернуло, я сообразила, что это взрыв. Не авария — взрыв. Очевидно, мина. Машина у нас была на аккумуляторе, гореть особо нечему… меня вжало макушкой в перевернутую крышу, ноги защемило где-то вверху, и из этого положения я стала кое-как выбираться. Болела голова, плечо — но похоже, ничего фатального. Тут меня потянули за куртку, и вытащили наружу. Мирославу больше повезло, его сразу выбросило из авто, и он вытащил меня. Не успела я осмотреться, над нами загрохотали очереди. «Ложись!» — и мы быстро залегли за разваленным остовом джипа. Стреляли с той стороны шоссе.

Я наконец осмотрелась — все живы. Из машины удалось вытащить две гауссовки, и Мирослав со Сташем приладились стрелять. У меня сохранился только пистолет — российский «Удав-100», я его выставила и тоже стала целиться. При этом мне было совершенно ясно, что долго ситуация не продлится. Если это покушение, то оставаться здесь нельзя — очень быстро окружат. Надо уходить. Но как? — они нам головы не давали поднять. В штаб мы, конечно, сразу сообщили, но помощи быстро не дождемся.

Это же понимали и все остальные. И вот в какой-то момент Сташю сунул гауссовку Бартошу и встал.

— Куда? — крикнула я. Сташю обернулся на меня, лицо темно от копоти, а глаза — ясные, голубые. И противотанковая граната в кулаке. Я что-то крикнула, но это уже было бесполезно. Двумя прыжками он пересек шоссе. Взрыв — мощный, нас накрыло падающей землей… Такие гранаты рукой не кидают, шансов у Сташа не было. Я крикнула «Вперед!», мы побежали. Прорвались — на той стороне дороги все были мертвы. Тело Станислава было изуродовано, сочилось кровью, я подхватила его под левое плечо, Войцех — под правое. Мирослав прикрывал нас. Мы бежали вдоль длинного бетонного забора, потом услышали сзади преследователей, по нам начали стрелять — но уже от Звежинца, от позиций мчал по дороге БТР нам навстречу… Мне все это время казалось — я сплю. Этого не может быть в реальности. Я сплю… Мне под рубашку заливалась горячая кровь, вся одежда промокла от крови Станислава.

Мы положили его на пол БТР. Сташю еще жил, глаза — мутные, узкие, как щелки. Я разорвала на нем куртку, глянула. Он был прошит очередью — по нему стреляли с той стороны, да еще и нашпигован осколками собственной гранаты. По сути самоубийство, и он это, конечно, понимал, когда бросился нас спасать. БТР рванул с места. Я наклонилась к Сташю. Он морщился от тряски, дышал часто и хрипло.

— Слышишь, потерпи. Сейчас приедем…

— Леа, — он шептал еле слышно, — слышь, а ты ведь… с Севера.

— Да, — тихо сказала я, — меня зовут Ли.

— Леа… слышь, я люблю тебя. Я тебя люблю.

Меня прямо затрясло внутри. Но надо было думать о нем — это он умирал, а не я. Это он спас нас только что ценой своей жизни.

— Сташю, я тоже тебя люблю. Ты самый лучший. Потерпи. Сейчас мы приедем.

Он закрыл глаза, дыхание прекратилось. У меня что-то оборвалось внутри. Я наклонилась и поцеловала его в губы, и чувствовала, что он еще жив, что губы — теплые и еще чуть-чуть подрагивают. Когда я оторвалась от его губ, они уже расслабились. Сташю был мертв. С этим отныне мне предстояло жить — всегда.

Станислав Чон, Кузин, 032 год КЭ

Динка организовала встречу в парке Заречье, там я еще не побывал и отправился туда с большим удовольствием. Парк превзошел мои ожидания: пока меня не было в Кузине, его расширили и перестроили. Стало понятно, почему Дина пригласила нас именно сюда, ведь и Костя с Марси этого еще не видели.

Совсем недавно, в День СТК, здесь был открыт многоуровневый садовый комплекс «Радость» — в качестве подарка кузинцам. Что-то подобное мне встречалось в Сан-Франциско и в Дели, хотя здесь масштабы поменьше. Лифт поднял меня на террасу третьего уровня (всего их было пять), на одной только этой террасе располагались два десятка небольших ареалов-полян, отгороженных друг от друга рощицами и полосами декоративных деревьев и кустарников. Ну как небольших? Поляна «Дружба-4», к которой меня привела извилистая, посыпанная мелким серебристым щебнем дорожка, поспорила бы размерами с залом Мариинского театра.

Тропа петляла сквозь вишневый сад, как раз начавший распускаться, от этого белого волшебного цвета даже у бесчувственного чурбана сердце заколотится, я будто в сказку попал, а потом оказался на зеленой поляне, полностью покрытой нежно-голубым и сиреневым ковром незабудок. Здесь не было тропинок, но трава невысокая, стараешься лишь ступать между особенно крупными анклавами нежных цветочков — но они, по-видимому, не страдали от приминания.

Две собаки — рыжий колли Дины и лайка Никиты — радостно бросились ко мне, виляя хвостами. Собакам в таком месте раздолье. Детям тоже — беленькая дочка Никиты и шестилетний темнокожий пацан Дины гонялись друг за другом среди цветов.