Яна Завацкая - Рассвет 2.0

В ресторан я отправился прямо из Центра, и слишком поздно сообразил, что надо было, наверное, переодеться. Ева выглядела просто сногсшибательно — и весьма откровенно. Ее атласный голубой топ был лишен бретелек и прикрывал снизу разве что только соски. Меж пышных полушарий мерцал, кажется, сапфир или голубой топаз. Юбка из чего-то блестящего, шуршащего меняла при движениях свой оттенок — от почти белого до темно-синего, с серебристыми переливами. Разрез сбоку на юбке то и дело как бы случайно открывал стройное бедро. Пряди были уложены так небрежно-тщательно, что можно было подумать, Ева провела все оставшееся после нашей встречи время в парикмахерской.

И я, в слаксах и серой рубашке — ладно хоть не в турнирке работать пошел. Ну что сделаешь? Я решил не заострять на этом внимание и вести себя так, как будто был одет подходяще для ресторана.

Ева тоже никак на мой вид не реагировала, не уверен даже, что она вообще заметила, во что там я одет и как выгляжу. Она была скорее увлечена демонстрацией своей красоты, да и я тоже, признаться, увлекся, красота ее явно потребовала длительных усилий, и мне открывались все новые подробности — то вычурно украшенные длинные ногти, то стройный изгиб голени над леденцово блестящими голубыми туфельками. Еще бы каблуки надела — хотя это было бы уж совсем смешно, каблуки теперь, что кринолины, только на сцене носят, в исторических спектаклях.

Я проголодался и заказал стейк, Ева ограничилась салатом; она захотела белый мозельский сладкий рислинг. Говорят, к стейку нужно красное сухое, да я в этом все равно особенно не разбираюсь.

Мы выпили (И опять алкоголь! Но что поделаешь — решил сознательно расслабиться, значит, расслабляйся). Я вспомнил, как мы с мамой путешествовали по долинам Рейна и Мозеля, мне было тогда двенадцать. К Германии, как и Польше, мама всегда относилась с нежностью, все-таки работала там в свое время. Хорошо еще, она не назвала меня каким-нибудь Гюнтером…

Я стал рассказывать Еве про долину Мозеля, как там красиво, Кобленц, правда, весь под колпаком теперь, но вдоль реки сохранились древние замки, сейчас там много туристов, проложены удобные тропы, канатки. Вино я тогда, конечно, не пробовал, но маме вроде бы понравилось, оно там марочное, редкое, туристическая замануха, за пределы долины его вообще не вывозят. Хотя средний потребитель его точно не отличит от той фабричной синтетики, что мы пьем сейчас. Ева заявила, что хотела бы съездить туда со мной. Я улыбнулся — как знать. Я уже плохо все это помнил, но можно спросить у мамы, у нее наверняка сохранились видики.

Подъехала кибертележка с нашим заказом. Стейк оказался восхитительно сочным, а от вина я действительно расслабился. Через некоторое время обнаружил себя танцующим с Евой на пятачке, под медленную мелодию, покачиваться и время от времени делать какие-то фигуры даже я в состоянии; еще через некоторое время мы оказались в закутке зимнего сада, и я поцеловал Еву. Ощущения были странными. Мы обнимались еще какое-то время, и потом Ева хрипло прошептала.

— Может быть, поедем? К тебе?

У меня разом все позывы схлынули, как только я вспомнил о жилищной коммуне в собственной квартире.

— У меня сейчас… давай, может, к тебе? — предложил я. Ева и это сочла вполне приемлемым. Мы спустились по витой лесенке ресторана и сквозь свежий еще светлый вечер отправились на магнитку.

Летнее утреннее солнце било в щели закрытых ставен. Как там зовут Евиного духа? Не помню. Перепил вчера, это точно.

Ева свернулась в клубочек рядом со мной, во сне отползла. Такая нежная, беззащитная. Во сне она была похожа на маленькую девочку, длинные завитые ресницы на глади персиковых щек. У меня к горлу подкатило от нежности. Так, Стас, ты совсем чокнутый — ты же понимаешь, что у нее это не любовь никакая. А что тогда?

Я встал, вышел на кухню. Ева всегда пьет латте, немножко кофе в молоке. Гостевой доступ она мне вчера организовала. Приготовил кофе для себя и Евы, поставил на подносик. Уже восемь утра, ей в десять вести экскурсию. Что еще? Бутерброды — я заказал готовые, тарелка резво вылетела в подачу, бутеры затейливо украшены петрушкой и базиликом. Немного печенья.

Я вернулся в спальню, шлепая босыми ногами. Ева открыла сонные глаза. Улыбнулась. Я влез к ней в кровать, поднос поставил на колени.

— Спасибо, — Ева подтянулась, взяла свой латте, — вообще спасибо. Ты классный.

— Ты тоже, — ответил я. Нам было хорошо — умиротворенно так, в теле — легкость, о которой я давно уже забыл; приятно смотреть на Еву, как она клюет бутерброд, словно птичка, аккуратно держит латте пальчиками с длинными-длинными розовыми с серебром ногтями. Я так редко вижу женщин с маникюром. Еще приятнее думать, что это она вчера сделала ради встречи со мной. Даже не понимаю, почему — но приятно.

И странно. Как будто я ловелас, вокруг которого женщины так и вьются.

— Ты, значит, своего отца никогда не видел? — спросила Ева ни с того, ни с сего.

— Нет, конечно. Я же посмертный ребенок.

— Но у тебя видишь, какая мама хорошая. В походы с тобой ходила, ездила куда-то… Мои-то не особенно нами занимались — дети и дети, под ногами путаются.

Я хмыкнул.

— У моей мамы не забалуешь. Подъем в семь утра и двадцать километров пешком вдоль реки, к замкам подниматься — своими ножками, никаких канатных дорог. Но правда, красиво там было, это да. А у тебя еще есть сестры, братья?

— Да, сестра. Она в Брянске сейчас.

— А родители у тебя кто?

— Мама на пищефабрике биотехник. Папа техник-строитель.

— Отличные профессии. Самые нужные.

Ева поставила бокал на поднос.

— Иногда тебя послушаешь, ты вроде учителя…

— Извини. Я вообще хотел тебе что-то приятное сказать.

Я отставил поднос на прикроватную тумбочку. Мебель у Евы была вся заказная, может даже дизайнерская. Имитация темного дерева, какие-то завитушки художественные. Постельное белье розовое, в рюшах, такие же шторы. На окне — целый сад… Любит Ева растения. От матери что-то унаследовала.

— Уютно тут у тебя.

Ева оживилась и стала рассказывать, где она достала этот ансамбль, да откуда такое белье (оказывается, со специальной выставки). Я слушал ее вполуха, а сам любовался линиями ее жестикулирующих рук. Потом мы начали целоваться.

Потом мы лежали, обессиленные, мокрые, надо было вставать и идти в душ, но жутко не хотелось. Еве, во всяком случае, придется, у нее Служба. Но какое-то время у нас еще было.

— Ты такой классный, — разнеженно пробормотала Ева.

— Да ну. Я удивляюсь, чего ты во мне нашла. Я же обыкновенный. А ты красавица. Я еще понимаю, Костя… нет, он женат, но все равно — вот это образец, и внешность, и харизма, и ученый все-таки.

— А ты всегда сравнивал себя с Костей? — Ева приподнялась, подпирая голову локтем.