Яна Завацкая - Рассвет 2.0

Я с трудом оторвался от рассуждений историка, надо будет почитать или послушать на ходу. А вот что у нас с Ленской?

Аргументы Ленской живо напомнили мне несчастного Кэдзуко. Она бессвязно, но эмоционально говорила о том, что «нужно покаяться», «неважно, кто там лежит, важно, что люди, называвшие себя коммунистами, могли убивать и мучить других людей!», и даже некоторыми заходами сближалась с Цзиньши, утверждая, что мол, Первый Союз был прямо таким адом на земле, что даже предшествующая ему монархическая Российская империя с ним не могла сравниться — там по сравнению с Первым Союзом был просто рай. Эту идею тут же, конечно, раскритиковали профессиональные историки. Но Ленская не сдавалась, ей все было нипочем. Особенно мне понравилась запись выступления, где она, стоя на кафедре на каком-то заседании Совета, театрально прижала руки к груди, завела вверх экзальтированные глаза и патетически воскликнула:

— Жертвы коммунизма! Простите нас!

Это выглядело, может быть, нелепо, наивно, отчасти смешно, но надо отдать должное — погибшая Ленская была отличной актрисой. Ее игра притягивала внимание.

Я пометил для дальнейшего чтения несколько книг Еналеева в комме, выключил большой экран и откинулся на спинку кресла.

В принципе, ответ на вопрос у меня уже был. В числе жертв аварии — по крайней мере один человек, придерживавшийся антикоммунистической, если можно так выразиться, идеологии. Имевший необычные, нестандартные взгляды. Неважно даже, было ли во взглядах Ленской нечто рациональное — наверное, все-таки нет.

Важно другое.

Повинуясь какому-то наитию, я вызвал маму.

Мама видео не отключала, а застал я ее в спальне, во время занятий физкультурой. Отрадно, что она и в нынешнем возрасте уделяет столько внимания физической форме.

В данный момент она поднимала штангу. Я застыл от удивления — там было как минимум по четыре блина с каждой стороны. Это какой же вес…

— Привет, Сташю! — мама опустила штангу, легко вскочила на низкий турник, уселась, как птичка на жердочке, — как дела?

— Тебе не тяжеловато? — я указал глазами на штангу. Мама улыбнулась.

— Ну… все-таки я не обычная старушка и даже не бывшая спортсменка — хотелось бы сохранить мышечный корсет.

Я хотел было прочитать лекцию о костной ткани в старческом возрасте, но заткнулся. Разберется без меня.

— Мам, мне надо поговорить с тобой.

— Конечно, в чем вопрос? Заходи. Сегодня вот у меня вечер свободен. А что случилось?

Я не мог оторвать от нее глаз. Какая же сильная женщина моя мать. И сейчас, в восемьдесят лет, гибкая, сильная — разве что морщины на лице выдают возраст, не стремится она свой возраст скрывать. Да и зачем ей?

Сидит на турнике, как юная гимнастка, болтает ногой.

— Мам, — я тщательно выбирал слова, — как ты считаешь… может ли ОЗ в наше время сознательно убивать людей? Скрытно убивать. Тех, кто мыслит иначе, чем все — пусть неправильно, не в этом суть.

Мама спрыгнула с турника. На лице ее возникло трудноописуемое выражение.

— Сташю, — сказала она мягко, — ты не понимаешь.. ведь живя в мире, где спецслужбы могут кого-то не то что убить — просто следят за кем-то — ты никогда не стал бы говорить об этом, пользуясь техническими средствами коммуникации. Да что там, даже в присутствии выключенного, деактивированного комма.

Я покраснел. Ну да, она права. Но может быть, как пишет Цзиньши, мы все, в частности я, просто настолько глупы и наивны?

— Нет, — сказала мама, — но если у тебя проблемы, то мы, конечно, можем их обсудить, это не вопрос. Но нет. Поверь мне. Я работала в ОЗ со дня ее основания. Нет, она не может так поступить. Я думаю, это долгий разговор, и будет лучше, если ты в самом деле зайдешь ко мне в гости.

Ли Морозова, «Последний, решительный бой»

Из главы двенадцатой «Трагедия в Карлсруэ». Год 9 до н.э.

…все это время я моталась между Амстердамом и Тильбургом. Как известно, Голландия единственная из северных европейских стран, не перешедшая к СТК сразу, при этом у них была серьезная проблема с затоплением половины страны. К тому моменту, как известно, эта проблема была решена, но в Голландии и Бельгии осело множество бывших европейских миллиардеров и крупных чиновников. И хотя Армия Евросоюза и несколько частных армий были повержены, Голландия до сих пор была горячей точкой, а я обеспечивала там контрразведку.

Работу в Карлсруэ я почти сама не контролировала — только просматривала рапорты раз в три-четыре дня. Другого варианта действий у меня не было — в Голландии все горело и могло закончиться много хуже, но я до сих пор ощущаю вину за происшедшее.

Поехала я в Карлсруэ лишь тогда, когда мой контакт — Тереза Фролих из Северной Германии — попросту исчезла и перестала выходить на связь.

До этого Тереза сообщила об исчезновении уже трех кадровых агентов и гибели — вероятно, также от рук «Шербен» — одной местной активистки. Я, конечно, уже дергалась, но бросить Амстердам на тот момент не могла. Опять же «исчезновение» звучит не так страшно, как смерть. Лишь значительно позже я узнала, что все «исчезнувшие» мертвы.

Я заселилась в гостиницу в Карлсруэ и сразу же вызвала на беседу местных партийных руководителей. Они не могли сказать ничего путного. По их мнению, обстановка в Карлсруэ улучшалась, психическая заболеваемость снизилась, народ становится все активнее, охотно принимает участие в субботниках, спортивных и общественных мероприятиях. И в общем, если проанализировать статистику в целом, так оно и было. Но почему же так активизировались террористы?

Тереза не только не выходила на связь — ее квартира была пуста, мы провели там обыск — ничего. Как будто женщина с утра выпила кофе, оделась, пошла на работу — и больше не вернулась.

Я стала назначать встречи своим агентам — одному за другим. Из этих встреч восемь не состоялось по той же причине — люди бесследно исчезли. Все оказалось куда более запущено, чем я полагала. Но те агенты, что пришли на встречу, не замечали никаких проблем. Наоборот, все благополучно. Они даже не смогли выявить никого из пособников «Шербен». Как ни странно, тут больше помогли агенты Маркуса Штайнера — пропагандисты и агитаторы. Они уже выявили человек шесть, всерьез подозрительных, все эти люди были отправлены на «материк» (то есть в СТК) и сидели теперь в фильтрационных и проверочных учреждениях.

Но однако их ментоскопирование тоже ничего не показало особенного, хотя и не полностью сняло с них подозрения.

Меня поражала такая полная неудача. Как это вообще может быть? Десятки агентов, часть из них — опытные и обученные кадры — несколько месяцев активно внедряются, знакомятся, ищут связи, ведущие к «Шербен», плюс еще помощь активистов от Маркуса; но никакого следа не обнаруживается вообще, а лучшие из агентов просто исчезают. Результаты минимальные — задержаны явные пешки, шестерки на низших ступенях конспиративной лестницы, ничего не знающие, а между тем в городе продолжаются погромы и убийства.