Яна Завацкая - Рассвет 2.0

— Великолепно! Просто великолепно! — вскричал Заслонный. — Итак, мы видим, что вся эта история приобретает совершенно иной характер. Не как нам вначале изобразили — злобный паук заманивает доверчивую жертву и измывается над ней. Все строго наоборот. Во-первых, вся эта ситуация — военная ситуация. Мой подзащитный строит ловушки агенту КБР, КБР строит ловушки ему. Агент далеко не беззащитна, в ее распоряжении — чуть ли не целый полк хорошо обученных солдат. Против, заметим, небольшой группы повстанцев. По собственной воле в какой-то момент она оказывается в руках Гольденберга. Тот намерен ее уничтожить, поскольку на войне как на войне — если не убьет он, то со стопроцентной вероятностью товарищ Морозова уничтожила бы его… она и сейчас уверена, что уже его уничтожила. Но не надо забывать, что товарищ Морозова — женщина. И вот с женской хитростью, играя на слабых струнках души подзащитного, она оскорбляет его и доводит психологическим насилием до исступления. Кстати, у нас нет ни малейших доказательств того, что она спровоцировала подзащитного на описанные действия: мы не знаем, изнасиловал ли он Морозову. А учитывая богатейшей опыт женщин в оговоре мужчин в таких ситуациях, я бы в этом очень и очень сомневался. Чем осудить невинного, лучше иной раз отпустить виновного, тем более — в таком случае. Разве гражданин Гольденберг изнасиловал невинную девочку? Вовсе нет, речь идет о прожженном матером агенте, для которой изнасилование — разве что мелкая досадная неприятность. Если оно вообще состоялось! Итак, мы этого не знаем и, соответственно, не можем осудить подзащитного за это преступление.

С другой стороны, к сожалению, психологическое насилие у нас очень сильно недооценено. А ведь известно, что именно женщины владеют арсеналом этого вида насилия особенно изощренно, мужчины же к нему практически не способны! Товарищ Морозова знала, как довести человека до исступления, буквально до безумия! Она, правда, вряд ли стремилась к тому, что произошло, и не спорю, в этом смысле она действительно заслуживает сочувствия. Но не такого уж сильного, если подумать, что товарищ Морозова сама сознательно вызывала эту ситуацию.

У меня гудело в ушах, и все происходящее я слышала точно сквозь пелену. Адвокат вызвал подсудимого, и Гольденберг спокойно произнес:

— Я действительно намеревался уничтожить Морозову как вражеского солдата. На войне как на войне. Я планировал застрелить ее и затем сжечь труп, инсценировав пожар на даче. Но… признаю свою вину, я был слаб… оскорбления Морозовой довели меня до того, что я решил не расстреливать ее, а отравить… Мне казалось, она не заслуживает достойной воинской смерти от пули. Я влил яд в горло Морозовой, и убедившись, что она потеряла сознание, поджег. В мои намерения не входило кого-либо мучить, поверьте, я не садист. При этом я потерял драгоценные минуты… и был арестован. При аресте мне, кстати, сломали два ребра. Меня избивали.

…Кажется, я полностью потеряла способность к восприятию происходящего. Заслонный еще что-то вещал о том, как я теперь пользуюсь своей женской прелестью и слабостью и вызываю у всех жалость, усугубляя представление о вине его подзащитного. Я сосредоточилась на том, чтобы не упасть, не потерять сознания. Мне казалось, это было бы в данной ситуации очень стыдно.

Помню, как меня заботливо подхватил под руки Рей. Усадил рядом с собой и обнял за плечи. Это было объятие чужого человека, хоть и друга, но в этот момент я подумала о Бинхе. И едва не заплакала, потому что знала, что точно бы заплакала, если бы он был рядом. Рыдала бы ему в плечо полчаса.

Помню какой-то шум в зале. Чей-то яростный выкрик «Да заткнись ты, подонок!» Наверное, не на всех одинаково подействовал масляный, гладкий голос адвоката, не все поверили его апелляциям к мужской солидарности и обидам на злобных баб. Но мне уже было все равно.

Хорошо запомнилась мне, хоть и не дословно, последняя речь адвоката. Заслонный умело выстроил защиту на том факте, что Гольденберг вел вооруженную борьбу, руководствуясь своими — пусть неверными убеждениями. Он старался якобы минимизировать жертвы. Большая часть трупов — плоды стараний его сообщников, сам он вообще никого не убивал, единственная доказанная попытка убийства — это мой случай, а ведь мы знаем, что это было скорее необходимая самооборона. Да и жертва осталась жива. И не была она такой уж жертвой, а подвергла сначала гражданина Гольденберга психологическому насилию. Больше же никого он не убивал и не приказывал убить. Он всего лишь выражал свои убеждения, как мог, и должны ли мы судить чужие убеждения? Не скатимся ли мы таким образом на уровень сталинщины и тоталитарной диктатуры?

Это словечко — «сталинщина» — окончательно прояснило для меня суть Заслонного. Исторические споры после Третьей мировой поутихли, потеряв какое-либо значение. Но то и дело в жизни мне случалось сталкиваться с людьми, которые мнили себя интеллигентами, отлично разбирающимися в уже мало кому интересных исторических перипетиях. Обвиняли Ивана Грозного в убийстве сына, жалели убиенную семью последнего русского царя, ну а уж «сталинщина» у них была ходовым словечком. Кажется, они все были убеждены, что Первый Союз погиб из-за этой «сталинщины», под коей понималась фантастическая тоталитарная диктатура, некая «вера в Великого вождя» и запредельные зверство и жестокость. Что эта «сталинщина» погребла под собой светлые и прекрасные намерения революционеров прошлого. Все это имеет отношение не столько к реальной истории Первого Союза, — сколько к коллективному бессознательному данной группы интеллигенции. Удивительным образом они натягивали эту «сталинщину» порой и на нашу КБР.

Почему все это связывается с именем в общем-то уважаемого коммунистического теоретика и практика прошлого — для меня до сих пор загадка. Откуда именно к нему такая ненависть, почему его имя стало нарицательным? Не знаю, может, будет время разобраться, когда уйду на покой окончательно.

Слово дали общественным представителям. Те немного успокоили меня и вернули мне веру в человеческий род. Большинство из них видели ситуацию совершенно не так, как Заслонный, и требовали казни Гольденберга, называя его бандитом и террористом. На что Заслонный легко и чуть надменно улыбался.

Одна из них, правда, невольно испортила ситуацию. Это была Анита Ройес, одна из коммунистов-добровольцев, работавших в Карлсруэ.

— Товарищ Заслонный говорит, что господин Гольденберг, мол, всего лишь защищал свои убеждения. И считает это, видимо, смягчающим обстоятельством. Но ведь это совсем не так. Как раз наоборот. Если бы господин Гольденберг делал это все ради личного обогащения, ради корысти — это плохо, но еще не смертельно. А ведь Гольденберг, товарищи — наш классовый враг. Мы порой совершенно забываем о необходимости классового подхода, о том, что за любым явлением нужно видеть борьбу классов. Так вот она, борьба классов в чистом виде. В то время, когда практически все мы вели борьбу за существование, ограбленные концернами вроде того, что принадлежал Гольденбергу, когда в Зонах Развития народ голодал, а у нас — был сведен до уровня говорящих кукол, работающих по 10 часов и делающих предписанные покупки — тогда герр Гольденберг вел прекрасную и беззаботную жизнь свободного миллиардера. Теперь он потерял все — а мы все приобрели. Он озлоблен и смертельно опасен. И он даже не затаился, кусая локти, как большинство бывших — он открыто и откровенно вел вооруженную борьбу против представителей нашего класса, таких же, как мы. Против народа. И это должно его извинять? Наоборот. Он взял меч — и от меча должен погибнуть!