Яна Завацкая - Рассвет 2.0

В одиннадцатом часу было еще светло — дивный июнь. В Ленинграде в это время вообще не темнеет. А здесь сумерки мягко опускались на уставшую за день землю. На лугу носились собаки и тусовались их владельцы, станция магнитки была пуста — фантастическая матово-белая раковина, напоминающая инопланетный корабль; и рядом платформа с фигурными столбиками, похожими на те, что лепили на железнодорожных платформах в ХХ веке, стебли высокой травы, стрекот цикад. Венера одиноко светила за куполом станции. Внизу по дорожке бесшумно промчался всадник на электрокате, я помахал ему, хоть он и не мог меня видеть — это был Илья, ему удобнее на индивидуальном, чем на магнитке.

Поезд уже приближался, без шума и грохота, тихо паря над рельсом. Я улыбнулся поезду. И вдруг понял, что уже много недель, а может быть, и месяцев не чувствовал себя так легко и свободно. Не слышал цикад, не воспринимал мир так ясно и остро. Поезд с шипением опустился к платформе, круглая дверь отворилась — и я вошел внутрь.

Как всегда в последнее время, я проснулся с ощущением беды. Все плохо. Так, успокаиваемся… все нормально. Я вчера был на новой Службе. Там было здорово. Надо вспомнить пять позитивных вещей…

Но ничего позитивного, кроме больницы и Ильи, я вспомнить не мог, потому что в голову лезли мысли о Кэдзуко. Не то, чтобы я сильно горевал, не близкий же он мне человек. Но как ненормально то, что знакомый внезапно умирает, вот так, ни с того ни с сего, да еще непонятной, необъяснимой смертью. Занимается ли этим ОЗ? Надо будет узнать у коллег.

Из-за двери донеслись уже привычные звуки — работал полотер, что-то звякало на кухне. Вот еще и это… Настроение упало ниже плинтуса. Главное, теперь у меня нет даже надежды, что когда-нибудь я избавлюсь от группы «Бомба».

А ведь, оказывается, я спокойно относился к их присутствию лишь потому, что был уверен — это временно. Я очень рассчитывал на Динку. И зря. Потому что все предложенные ею пути решения проблемы мог бы предложить Ершу и сам.

Никто не придет и не избавит меня от гостей.

Конечно, теоретически можно вызвать патруль. Или сказать — выметайтесь, или я вызываю патруль. И быть готовым действительно вызвать. Уверен, силовая группа с большим удовольствием освободит мою квартиру от пришельцев.

Потом Ерш со Стрекозой выложат записи в Субмир, пусть все смотрят: подлый инд-мещанин, бывший однокашник, применяет насилие, вышвыривая их из квартиры.

Плевать. Но если честно, я сам к этому не готов. Я всегда считал, что нужно помогать ближнему. Когда думал о прошлом, меня больше всего удивляло — как эти люди могли постоянно ходить мимо бездомных собак? Хуже того — бездомных людей? Голодных детей? Как можно было не накормить, не взять к себе, не помочь как-то устроить судьбу?

Я даже как-то спросил об этом у Рея, ведь он у нас пришелец из прошлого. Рей задумался.

— Да, ты знаешь, можно. Если все так поступают — то можно. Как-то привыкаешь. Мир так устроен, изменить ты его не можешь, помочь всем — тоже. Ну вот поможешь ты этому ребенку, а на следующий день там еще десять других. Привыкаешь. Учишься закрывать глаза. Конечно, с позиции сегодняшнего дня это аморально. Но тогда так делали все, и иного выхода практически не было.

В наше время нет бездомных животных или голодающих людей. Какая-то небольшая помощь, конечно, возможна, и мы то и дело оказываем ее друг другу — но вот так, чтобы приютить кого-то у себя дома? Зачем, ведь у всех и так есть дома, квартиры или прекрасные гостиницы, в конце концов.

Всякие ролевики, тусовщики, туристы нередко живут друг у друга неделями, они к этому проще относятся. Я и сам жил у кого-то, когда участвовал в играх, путешествовал, и у меня люди жили. Но это только на время. Удобнее ночевать друг у друга, потому что можно поболтать, попеть вечером тусовочный репертуар, выпить… Можно пожить и три-четыре дня, и неделю. Но я же не живу так постоянно. Может быть, кто-то живет. Может быть, так и надо жить, не знаю.

Но все это — просто приятное времяпрепровождение. И вот мне впервые в жизни выпала возможность кому-то реально помочь — а я вызову Патруль?

А может, не так уж и страшно все это? Чего я исстрадался? Доносятся звуки из-за стены — велика беда. Не пользуюсь я гостиной и балконом — да ладно, мне хватает и спальни. То, что тренажер забросил — сам виноват, кто мне мешает заниматься. Что же я за мещанин такой? Куда я их выгоню — им на улице жить, что ли?

Пусть уж живут у меня. Мама переживет — она же согласилась, что я имею право на собственные решения и ошибки.

С такой просветленной мыслью, успокоившись, я вышел в коридор. Туалет, как всегда, был занят. Я направился на кухню, сразу заказать завтрак.

— Доброе утро! — несколько напряженно поздоровалась Камила. Я ответил тем же. Кухня преобразилась. Вроде бы я не заказывал новый дизайн, и вещей никаких не заказывал. Глухое раздражение вкупе со страшными подозрениями подкрались снова. Коквинер был обклеен металлическими рейками с лампочками и напоминал пульт управления базой на Церере. Стол и стулья состояли, казалось, из черных и белых ромбов — полный футуризм. И наконец стены покрылись голографической пленкой с цветными геометрическими абстракциями, в которые опасно всматриваться — может закружиться голова. Выглядело все в целом интересно, но… во-первых, это моя кухня. Ну ладно, это собственнические низменные инстинкты. А во-вторых, где они все это взяли?

Мало того, рядом с коквинером красовалась походная электроплитка, а на ней — кастрюля и сковорода.

— А мы тут сами все обклеили! — радостно поделилась Стрекоза. — Нашли все на свалке, представляешь? Кто-то выкинул, роботы еще не забрали, ну мы и принесли… красиво, да?

— Да, неплохо получилось, — признал я. Кто-то выкинул неиспользованную голопленку? Мебельные чехлы? Гм…

Я заказал себе углеводный завтрак и отправился в ванную, которая уже освободилась.

До вечера я читал и прорабатывал дневник Зильбера. Это оказался невероятно полезный документ. Не понимаю, почему раньше на него никто не наткнулся — или те, кто натыкался, были заняты другими темами.

Там было множество сведений о повседневной жизни ГСО. Сам Зильбер, Евгений Михайлович, был врачом, военным хирургом, и пришел в ГСО добровольно, увидев, как Ворон и его соратники пытаются помочь людям. Он ничего не просил для себя, но оперировал и лечил раненых. Насколько можно было понять, вначале Зильбер приходил в ГСО раз в неделю, а в то время, что описано в дневнике, — самый важный для нас второй период — практически поселился там.

Я очень хорошо его понимал. Я не врач, а салвер, но образование у нас, салверов, примерно такое же, как у тогдашних врачей (сегодняшние врачи Евгению Михайловичу показались бы профессорами с медицинских кафедр). Но главное, я понимал его мотивацию.