Яна Завацкая - Рассвет 2.0

Еще через неделю — новая запись, и здесь уже Зильбер подробно рассказывал, что случилось. К нему подошла Иволга и дала разрешение на эксгумацию тела убитого Духа. Заодно у него появилась возможность и осмотреть Ворона. Ворона действительно били, Зильбер подробно перечислял все нанесенные ему повреждения — кровь застывала в жилах. И с такими ранами Ворон еще и «отбивал атаку»? Удивительно.

«Дух, конечно, был убит выстрелом сзади, и не из гауссовки, которую носил Ворон, а из 22-го. Я ни на минуту в этом не сомневался!»

Затем было второе общее собрание, на котором Зильберу уже позволили выступить, и он рассказал о результатах эксгумации и об издевательствах над Вороном. Кроме того, писал он, некоторые девушки, в частности, Гюрза и Эльза — последняя давно перешла во вторую роту — рассказали, что в четвертой изнасилования женщин были нормой. Но об этом все боялись говорить.

«Все это так настроило народ против Кавказа и его приятелей, что я опасался самосуда. Все кричали „Расстрелять гадов!“ Мне кажется, Иволга, она все-таки интеллигентный человек, тоже не хотела ничего подобного. Она предложила организовать суд. Выбрали в суд трех человек, один из них бывший юрист, Грей. И конечно, вчера суд приговорил Кавказа, а с ним еще восемь человек, к расстрелу. Сурово, но я тоже не вижу никакого иного выхода в этой ситуации. Отпустить Кавказа, просто выгнать? Он знает о ГСО все, и никакой гарантии, что не пойдет к дружкам, нет. Кроме того, как можно отпускать убийцу? А он убийца. И его приятели все по меньшей мере насильники».

Я читал почти до полуночи, забыв окончательно про пометки и выписки. Слишком увлекательным было чтение. Я словно оказался на месте того врача в ГСО, я воочию видел эти раны, умирающих, истощенных людей; я переживал все то же, что и он.

И как он, я абсолютно не видел иного выхода, чем тот, что был выбран, — расстрелять тех, кто ведет себя как бандит.

Честно говоря, меня просто распирало от желания поделиться открытием. Но на следующий день такой возможности мне не представилось, хоть я и пошел в Исторический музей, и приехала Ева.

Все-таки были назначены похороны Кэдзуко.

Я коротко обнял Еву, она была грустная и потерянная. Как и большинство людей сегодня, она никогда еще не сталкивалась со смертью. А еще умер ее учитель, соавтор. Человек, у которого она, если уж честно, черпала практически все свои научные идеи.

В последнее время, когда мы общались с Евой — меня к ней не тянуло, но я чувствовал себя обязанным это делать — мне казалось, что я ей особенно не нужен. Но сейчас эмоциональность момента, очевидно, перевесила, ей понадобилась чья-то жилетка. Я обнял Еву за плечи, и она буквально ткнулась в меня носом и сидела так всю дорогу до колумбария.

Кэдзуко завещал заморозить тело. Теперь окончательно разработан способ крионирования с определенными добавками, при которых кристаллики льда не разрывают клетки. Как показал пример дяди Рея, даже и личность и ее когнитивные способности полностью сохраняются после разморозки. Но возможно, так происходит, только если мозг еще был живым, а у Кэдзуко — гибель коры. Так или иначе, его последнюю волю, конечно, исполнили. Теперь, наверное, многих будут замораживать. Ведь это — надежда на бессмертие.

Но пока еще до бессмертия очень далеко. Замороженное тело Кэдзуко лежало в саркофаге, похожем на гроб. Саркофаг выставили в Похоронном зале. Мы расселись вокруг. Собрались все — родственники Кэдзуко, здесь были и японцы, и казахи, которые вот так, в группе, заметно отличались национальными чертами. Его дочь Айслу, в черном, стояла перед саркофагом, опустив плечи. Все были одеты в черное, как принято в России и Европе. Был даже мальчик лет десяти, и я так понял, это внук, сын Айслу. Пришел весь коллектив Музея в полном составе. Еще какие-то люди. И пришли Островский, Илья и Таня из больницы, они тихо поздоровались со мной.

— Так редко бывает, — прошептала Таня, — что умер пациент. Мы не могли не пойти.

Первым произнес речь Рафик, председатель совета трудового коллектива. Из его речи я узнал, что Кэдзуко Сато был заслуженным ученым, участвовал в Освобождении в Австралии — работал социальным помощником в среде переселенных японцев; стал биоотцом и настоящим отцом своей дочери Айслу Сато, написал восемнадцать работ по средневековой Японии, защитив звание доктора наук, стал специалистом мирового масштаба в этой области (ого, я не знал), по распределению был назначен директором Кузинского Музея истории, увлекся другой темой, написал две хорошо известных монографии по апокалиптическому периоду — восстановление промышленности, а в последнее время занимался непосредственно кузинской тематикой и ГСО…

Вслед за ним выступила Айслу, которая рассказала, что ее отец всегда стремился к исторической объективности, его волновали вопросы справедливости и исторического многогранного осмысления событий, что время от времени приводило к конфликтам, ведь многие, что греха таить, предпочитают двигаться в привычном русле и не желают слышать неудобную для себя правду. По ее словам Кэдзуко получался прямо-таки сверкающим самураем, человеком долга и чести. Впрочем, после смерти люди очень часто существенно преображаются в глазах окружающих, ничего особенного.

Выступили представительница Совета Уральской Дуги и представитель Координационного узла исторической науки Уральской Дуги. Последний, конечно, не высказывал никаких претензий, как совсем еще недавно, а наоборот, прославлял покойного как замечательного директора музея. Оказывается, у Кэдзуко и на этом посту были определенные заслуги. Депутатка Кузинского Совета рассказала, какое огромное значение имеет Музей истории для нашего маленького города, и как прекрасно им руководил Кэдзуко-сан. Фактически все дети нашего города воспитывались в этом Музее — и это в последние годы заслуга Кэдзуко.

Выступали еще разные люди. Я тихонько спросил Еву, не хочет ли и она сказать что-нибудь, но она лишь шмыгнула носом и вжалась в кресло. А ведь она была соавтором Кэдзуко, ближайшей сотрудницей…

Сыграли торжественный похоронный марш. Музыка пробрала меня до костей, все слилось перед глазами, я почти не видел, как саркофаг медленно уезжает в стену, диссонансом вплелся в музыку плач Айслу, дочери покойного директора. Вот и все…

Здесь все делалось куда более обстоятельно, чем на Церере. Но ведь и смерти здесь — гораздо более редкое явление. Тем более — смерти еще не старых людей, не тех, что тихо угасают в хосписе.

Мы спустились по лестнице из черного сверкающего камня в Поминальный зал. Здесь уже был сервирован фуршет с традиционными японскими и русскими блюдами. Даже кутья была в больших стеклянных вазах. Так же, впрочем, как и мисо-суп. Народ чинно ходил по залу, тихо беседовал. Ева куда-то пропала. Я огляделся и увидел невдалеке Костю.