Яна Завацкая - Рассвет 2.0

Фактически дети в школе-коммуне полностью лишены нормального детского времяпрепровождения. На них страшно смотреть. Это маленькие взрослые — они не шалят, не безобразничают, не сбегают с уроков, они встают в 7 утра, как роботы, делают зарядку, идут на учебу и работу, им нужно учиться, писать не только рефераты, но даже научные работы, работать на производстве, заседать — времени остается очень немного, и в это время просто нет сил на собственное творчество, на веселые проказы.

Чем же, при отсутствии живительной в прежние времена розги, достигаются такие результаты? О, гораздо более страшным воздействием, несравнимым по своей калечащей силе ни с какой поркой.

Принципы такой жестокой нечеловеческой педагогики сформулировал еще коммунистический педагог и писатель Антон Макаренко, действовавший под эгидой страшного НКВД еще в Первом Союзе.

Это не только участие детей в производстве, то есть тот самый детский труд, за который левые в свое время проклинали капитализм.

Это — коллективное воспитание. Сила коллектива — вот что гораздо страшнее любых наказаний.

Коммунистические нелюди рассчитали все очень хорошо. Социализация — одна из главных потребностей человека после физиологических. Физиологические потребности сейчас удовлетворены, поэтому потребность в признании, в общении, в принятии со стороны окружающих становится главной.

В то же время отвержение со стороны коллектива, осуждение, неприятие действуют намного сильнее, чем любые наказания.

Коллектив в школах-коммунах формируют целенаправленно. С одной стороны, каждый учится жить и ориентироваться в нем, и в итоге в коллективе каждый — как рыба в воде; каждый умеет управлять, отстаивать свою точку зрения, слушать других. Благодать, да и только. Но вот отличаться хоть чем-то от других, быть белой вороной, иметь мысли и чувства, не одобренные официальной идеологией, транслируемой через учителей и кураторов — совершенно невозможно. Отстаивать свою позицию против физического давления — можно. Ощущать себя правым, когда все говорят, что это не так, и другой информации у тебя нет и быть не может — невозможно. Не может один человек идти в ногу, а вся рота — не в ногу. Так любое отклонение, любая невосторженная мысль, любая даже детская шалость встречает настолько суровый и дружный отпор, что очень быстро даже мысли подобные перестают возникать. Дети — жестокие существа, они любят травить тех, кто от них хоть чем-то отличается. По сути они еще звереныши, здесь же детскому коллективу приписывается способность к разумным суждениям. И вот они затравливают непохожего, доводят его до исступления и ломают. Сколько детей не выдержали этого давления, покончили с собой? Мы никогда не узнаем этого, ведь подобную статистику никто не ведет и не опубликует…»

Погода выдалась великолепная. Вся наша компания собралась на Озерной станции, чтобы ехать дальше. Без семей и детей, только Дина прихватила свою собаку-колли. Ник пожал мне руку. Я в первый момент слегка удивился, увидев Костю с Марселой. Мне казалось, Костя не придет сегодня. Я бы на его месте не пришел. Но он явился как ни в чем не бывало, весело меня обнял и сказал: «Привет, старик!» Он снова был душой компании, самым высоким, красивым, самым ярким, и даже Дина посматривала на него лукаво, слегка снизу вверх.

Наверное, я и впрямь дурак. Думал полночи, как же мне теперь быть. Вначале позвонила Ева с красными заплаканными вроде бы глазами. Она залепетала:

— Слава, ты извини меня. Все как-то так нехорошо вышло… я не должна была.

— Перестань, — я махнул рукой, — не понимаю, что ты нервничаешь? Ты мне абсолютно ничего не должна.

— Слав, ты хороший, правда. Я даже не знаю, что на меня нашло.

— Ев, — я улыбнулся, — да ничего на тебя не нашло. Успокойся. Все нормально. Мы с тобой получили удовольствие, ты замечательная, я тебе благодарен. Какие-то серьезные отношения между нами — ну ты же сама понимаешь, что мы слишком разные.

Кажется, ей стало легче. Вроде бы ее слегка задело, что я и не планировал серьезных отношений с ней, но наверняка если бы планировал и переживал сейчас — было бы куда хуже. Мы распрощались друзьями.

Гораздо дольше я думал, что же делать теперь с Костей и Марси. Позвонить другу я не решился. Он, разумеется, тоже звонить или писать не стал. Поведение Кости мне казалось, мягко говоря, странным — если ты не уходишь от женщины только потому, что она тебя любит и без тебя пропадет, то зачем наносить ей возможные травмы таким образом? Разве ей не будет больно оттого, что у Кости есть еще кто-то? Или он рассчитывает, что она этого не узнает? Да бог с ним, но что теперь делать мне? Молчать, как будто ничего не случилось? Сообщить Марселе? В конце концов я ни к чему не пришел и так и заснул, надеясь, что завтра Костя хотя бы не явится, и я не вляпаюсь снова в неприятную ситуацию.

Странно — непорядочно ведет себя Костя, а неловко почему-то мне.

Да, Косте совершенно не было неловко. Я ждал, что он сделает какую-то попытку поговорить со мной, хотя бы попросит не сообщать Марселе. Но он вел себя как ни в чем не бывало, даже со мной. Сел в поезде рядом с Диной, и они вдвоем как бы развлекали нас троих, усевшихся на противоположной скамье. Марси отчужденно смотрела в окно. Под глазами у нее залегли темные круги. Бессонница? Можно же обратиться к салверу, есть средства и методы…

Вскоре мы высыпали из вагона. Дина отстегнула поводок, и рыжий колли побежал исследовать местность. Наша ШК до сих пор располагалась на отшибе, как и большинство школ строилось на природе, не в самих городах. От магнитки туда нужно было идти еще километр. Конечно, не вопрос — пузыри и экаты стояли у станции, можно и подъехать. Но мы пошли пешком по удобной насыпной дорожке, через сосновую рощу и бывшие крестьянские поля, уже порядочно заросшие подлеском.

Я смотрел на поля и думал, что вот и здесь после войны жили крестьяне, пытались что-то выращивать, страдали от бандитских набегов. Их тоже одно время защищала ГСО. Я вспоминал о своем открытии. Ведь это круто. Может быть, я один такой человек на земле, который знает, что там на самом деле произошло между Воронковым и Кавказом. Но у меня до сих пор не было времени даже это записать, даже с кем-то поговорить об этом.

— Вчера, говорят, похоронили директора музея? — Дина обернулась ко мне. Я открыл было рот, но меня опередил Костя.

— Да, бедняга.. врачи руками разводят — никогда такого не видели. Я тоже ходил на похороны. Приезжали и из Совета, и из Узла Дуги. По-моему, могли бы и из региона кого-то прислать, масштаб личности все же серьезный.

— Насколько я знаю, в Узле сейчас ломают голову. Как и в СТК Музея. Кто будет преемником? Все сотрудники молодые, большинство не годятся, да и не хотят.