Яна Завацкая - Рассвет 2.0

Вот это сюрприз! Я быстро подошел к другу. Даже странно получается — Костя был моим лучшим другом, членом нашей маленькой тесной компании все школьные годы. А сейчас вот мы живем в одном городе — и не только не видимся, но даже и перезваниваемся очень редко. Впрочем, мы же собирались на этой неделе вместе в школу…

Марселы рядом с ним не было. Костя стоял в центре компании, в которой я с удивлением узнал женщину-депутата Кузинского совета и представительницу Узла Дуги, были там еще двое мужчин, но Костя, высокий, вихрастый, в клетчатой рубашке с черной повязкой на рукаве, выделялся из всех, казался центром этой маленькой компании.

— Здорово! — я приблизился к Косте.

— А, Стас, ну ты-то, конечно, здесь! — Костя хлопнул меня по плечу, мы слегка обнялись. Лицо у Кости было скорбным и растерянным, в соответствии с моментом.

— Это большая потеря для города, — закончила свою мысль депутатка Совета и посмотрела на Костю. Вообще все смотрели на Костю, будто ждали, что он скажет.

— А какими судьбами ты здесь? — спросил я его как ни в чем не бывало. Костя пожал плечами.

— Умер далеко не маленький человек. Значимая фигура в Кузине. У меня работает техник — внучатый племянник покойного, вон он, видишь? У стойки. Он сообщил, ну и я решил тоже сходить.

Вся компания слушала наш маленький диалог. Потом историк из Узла произнесла.

— Вы ведь сотрудник Сато, если не ошибаюсь? Медики говорят, что у него был необычный инсульт.

— Да, — кивнул я, — я еще и салвер, сейчас начал даже служить в больнице. Инсульт необычный, очень обширный, там есть еще некоторые технические детали, но это вам лучше обратиться к врачу, врачи смоделировали весь ход событий, и там много неясного… — я осмотрелся в поисках Островского, но не нашел его.

— Стас и наука — понятия перпендикулярные, — усмехнулся Костя. Мне стало неловко. В самом деле, я тоже мог бы доучиться в аспирантуре, стать врачом, сам мог бы строить компьютерные модели по биохимии и психофизиологии, моделировать органы на чипах… конечно, я выбрал остаться салвером не потому, что не люблю науку — а потому что работать непосредственно с человеком, касаться его, говорить с ним — для меня намного интереснее и привлекательнее, чем строить модели. Но ведь доля истины в словах Кости есть, и я мог бы… стоп, а почему я вообще сейчас думаю о себе? Почему Костя выпятил мою незначительную фигуру здесь, перед депутатами совета и узла? В такой компании? К счастью, народ уже забыл о моем существовании, говорили о перестройке музея, которую планировал вроде бы Кэдзуко, об автоматизации экскурсий. Костя активно включился в беседу и рассказывал уже о голографических проекциях, в программировании которых даже сам принимал участие… Я осмотрелся и наконец увидел своих коллег, но напоминать сейчас об Островском было неудобно, говорили уже о другом. Салверы и врач расселись у круглого столика. Я с облегчением отошел от депутатов и Кости. Непонятно, почему, но я начал чувствовать себя не в своей тарелке — и мне хотелось к своим. Черт возьми, я всего пару смен отработал в больнице — и вот эти люди для меня уже свои.

Я положил себе риса и сел к столику.

— А, здорово, Стас, — Илья без улыбки кивнул мне, — садись. Вот такие дела…

— Он наблюдался в поликлинике шестнадцать, — заметил Островский, — мы говорили с коллегами оттуда. Кстати, никто из них не пришел. Говорят, он редко ходил на профилактику нейростимулятора. Обычное дело — люди думают, что раз симптомов нет, то нет и болезни, и можно на все забить. У меня сложилось впечатление, что там несколько обижены на Сато — ему постоянно слали напоминания, а он не ходил.

— Так может, причина в этом? Все же сбой в нейростимуляторе? — предположила Таня.

Островский покачал головой и начал объяснять, рисуя стилом на салфетке. Он нарисовал даже схему стимулятора, показал, как все это работает, и какой именно сигнал отдал стимулятор в роковой момент. «Причем мы не знаем, чем это было вызвано. Никаких причин, судя по анамнезу, не было».

— Не было, — подтвердил я, — сидел спокойно за столом, работал. Все шло штатно, как обычно.

Островский взглянул на меня.

— Вы знаете, Станислав, а ведь мы с коллегами в итоге тоже пришли к мысли, которую вы высказали с самого начала. Взаимодействие комма и нейростимулятора. Это кажется безумием, конечно. Сейчас мы отправили данные в Пекин, там есть Нейроцентр Тайпина, они занимаются именно коммами и их взаимодействием с мозгом. Может быть, что-то прояснится…

Мы еще пообсуждали загадку смерти Кэдзуко. Моя тарелка уже опустела, остальные также сидели перед пустыми приборами.

— А может, пойдем прогуляемся в сад? — предложила Таня. Мы поднялись и направились к выходу. Сад колумбария был выполнен в древнефранцузском стиле, шаровидные и прямоугольные темные кустарники, камни, газоны. По линеечке высаженные красные тюльпаны с черной каймой. Здесь было где погулять или уединиться в беседках, обвитых плющом. Рассеянно, перебрасываясь репликами, мы шли по дорожке вглубь сада, где он уже переходил в более-менее дикий парк, точнее, березовую рощу. Речь теперь зашла о захоронениях крионированных тел.

— Сама-то, допустим, крионика сейчас много ресурсов не требует, и все автоматизировано, — рассуждал Островский, — но следствий может быть много. Впрочем, все это обсуждалось, и все просчитано. Во-первых, мы связываем большое количество органики и важных минеральных элементов, они не возвращаются в природный круговорот… но это не такая беда, ведь животные умирают в достаточных количествах, многих из них сжигают, и дикая природа сейчас довольно хорошо восстанавливается. Во-вторых, место…

— Вроде бы на Луне планируют строить крионический центр, — заметил Илья.

— Мне непонятно, как они будут лечить этих размороженных потом? Старость научатся лечить? Очень сомнительно. Профилактика старости сейчас — дело ясное, а вот уже глубоких стариков — как будут восстанавливать? — поинтересовалась Таня. Илья улыбнулся.

— Ну… это такие мечты. Вроде когда-нибудь наука сможет… ты бы рискнула отказаться от такого шанса на вторую жизнь? Я — нет.

— Понятно, и я не откажусь, я же не сумасшедшая…

Я хотел рассказать про дядю Рея — не каждый может похвастаться таким знакомым. Но мои коллеги еще и про маму не знали, и слава разуму. Не люблю я быть интересным за счет мамы. Или дяди Рея. Да и вообще — какой-то я у мамы получился ординарный. Простой слишком. Ни талантов, ни высокого интеллекта, звезд с неба не хватаю…

Что это за мысли? Откуда они у меня? Почему вообще настроение как будто… впрочем, какое может быть настроение на похоронах? Но я думаю не о несчастной судьбе Кэдзуко — я переживаю из-за себя, хотя поводов к этому вроде бы никаких и нет. Почему?