Анджей Бодун - Слепые идут в Ад [litres]

– Вы можете говорить. – шепнул наш проводник Бауэру.

Профессор смешался.

– Мы принесли великие дары вам, почтеннейший, и вашему монастырю. – начал он. – С нами сахар и белые деньги, мулы и оружие…

Хайдеггер переводил.

Слабая улыбка зажглась на губах гомпштена и тут же погасла. Он что-то проговорил и тихо засмеялся. Китаец довольно кивнул и тоже улыбнулся.

– Вы слишком многого хотите, – перевел Рампа, – всякий, кто добирается сюда, приносит сахар, но не всякий уносит голову. Вы не паломники. Вам нужен путь. Зачем? – старик качнулся вперед. – Что вы знаете о пути, чтобы хотеть его? Кто вы?

Враждебный тон гомпштена смутил моего учителя, и, пока он подбирал слова, вдруг заговорил Хайдеггер. Его жесткий и властный голос поразил меня.

– Мы слуги того, кто придет, и враги того, кто уже приходил и занял его место.

Старик напрягся.

– Откуда вы?

– Из вечного пламени…

– Куда вы идете?

– В вечное пламя.

Дальше Хайдеггер перестал переводить для нас свои слова, и мы стояли, хлопая глазами, пока он обменивался с великим гомпштеном какими-то им одним понятными паролями. Наконец, лицо старика изменилось, и он указал на ковер у своих ног.

– Он разрешает нам сесть. – сказал Рампа.

Доктор Бауэр тут же плюхнулся, подогнув под себя ноги. Гомпштен с удивлением уставился на него.

– Зря вы это сделали. – укоризненно покачал головой Хайдеггер.

– Но ведь он сам разрешил. – профессор непонимающе глядел на проводника.

– Он мог , но вы не должны были. – вздохнул Рампа. – Теперь уже все, сидите. – остановил он жестом собравшегося было опять встать Бауэра. – И не говорите ему про сахар, у него этого сахара…

Гомпштен растянул свой высохший ротик в милостивой улыбке и хлопнул в ладоши. Появились послушники с чаем и сушеными финиками.

– По нашим обычаям запрещено во время чаепития использовать фарфоровые или золотые чашки. – перевел Рампа слова хозяина. – Эти сделаны из редчайших пород древесным наростов. Обратите внимание на рисунок..

Гомпштен вел себя как радушный хозяин. Я огляделся по сторонам. Комната, в которой мы находились, могла быть с полным основанием названа кабинетом. Здесь в ящиках стояло множество книг, лежали рукописи. На стенах висели восхитительные картины на шелке глухих тонов. За окном раскинулась горная долина, монастырь царил над ней, открытый всем ветрам.

За спиной гомпштена я увидел золоченую фигуру сидящего Будды величиной с пол человеческого роста. Правую руку он прижимал к груди, левую протягивал к нам, развернув ладонью вперед. На ладони я с ужасом увидел выбитый треугольник с алым рубиновым глазом внутри.

– Это не Будда, это Майтрея. – шепнул Рампа. – Посмотрите, как он сидит.

Действительно, Майтрея сидел по-европейски.

– Хороший китайский чай, не правда ли? – гомпштен отставил свою чашку в сторону. – Зачем вы ищите путь? – брови его вновь сдвинулись. Бауэр заерзал и пододвинулся по ковру ближе к сидению старика.

– Моя страна причастна великой черной вере, – сообщил он, стараясь, видимо, говорить в тон гомпштену. – Теперь она потерпела поражение в схватке с врагом.

– До нас дошла эта прискорбная весть. – гомпштен покачал головой.

– Мы идем к своим старшим братьям и покровителям, чтобы спросить совета и помощи. – продолжал Бауэр.

Старик усмехнулся.

– Многие видят в великим махатмах своим старших братьев, но неизвестно, чьими родственниками они считают себя сами. Что за люди пришли с вами? – спросил ом, помедлив.

– С нами нет больше людей, – покачал головой профессор, – остальные коровы .

Старик одобрительно кивнул.

– Вам нужно совершить очистительный обряд тшед. Только после, этого путь будет свободен.

Хайдеггер сделал страшное лицо, стараясь показать Бауэру, что тот не должен соглашаться. Но профессор не внял.

– О, конечно! – радостно подскочил мой учитель. Он, как видно, не ожидал такой скорой и легкой победы. – Мы выполним все, что необходимо.

Я услышал сухой смешок Рампа.

Старик выглянул в окно на сумеречное небо и удовлетворенно кивнул.

– Через час вас проводят для совершения обряда в особое место. Я пришлю все, что может потребоваться.

Нас больше не задерживали. На улице, когда наши провожатые исчезли за дверями храмины, Хайдеггер резко повернулся к Бауэру.

– Вы… вы… – губы его тряслись от гнева. – Двадцать лет я держу связь в Тибете, но у меня еще никогда не бывало такого малообразованного партнера! – воскликнул он по-немецки, чем, к моему удивлению ничуть не потряс доктора Штранге. – О чем думали эти идиоты в Латинской Америке? Почему они послали именно вас?

– Утопающий хватается за соломинку. – с достоинством ответил мой учитель, отстраняя руку Рампа.

– Да, но не за мыльный пузырь! – рявкнул Хайдеггер.

На мгновение в нем ничего не осталось от сдержанного меланхоличного йога. Передо мной действительно стоял соотечественник. Его голубые глаза метали молнии. "Просто белокурая бестия какая-то!" – подумал я. Поймав мой взгляд, Рампа немедленно взял себя в руки и успокоился.

– Вы хотя бы предполагаете, что такое тшед? – с горестной снисходительностью спросил он. – Ну, ничего: еще увидите.

На небе зажигались первые звезды. Мы возвратились в длинный дом у нижних ворот, где оставили других членов нашей экспедиции, ожидая найти их спящими. Но это была иллюзия.

На ступеньках галереи сидели Маша и Лабриман. Они тихо разговаривали и чуть слышно смеялись чему-то.

– Вы уже бродили по монастырю? – раздался у меня над ухом хорошо знакомый голос. – Очень советую. – Шлиссенджер зевнул. – Интересные вещи можно увидеть.

Он поднялся по ступенькам вверх и скрылся за дверью. Мне спать уже не хотелось. В распоряжении у меня был еще час. Я с минуту постоял в раздумье на дорожке и поплелся бесцельно гулять.

Меня одолевали грустные сомнения. Во-первых, я очень мало что понял из диалога доктора Бауэра и великого гомпштена. Их высокий штиль и иносказания сбивали с толку, но я склонен был приписывать свое напряженное недопонимание тому, что часть сказанного воспринималась мною только в переводе. Во-вторых, довольно странное впечатление произвел на меня сегодня Рампа. Он раскрылся на мгновение, как музыкальный ящик, и тут же захлопнул крышку, прищемив при этом пальцы Бауэру. Как бы то ни было, но к его словам следовало прислушаться. Он все-таки двадцать лет живет в Тибете.

На плоской крыше общей молельни несколько монахов с раковинообразными трубами в руках возглашали наступление ночи. Их силуэты в развивающихся плащах на фоне звездного неба казались вестниками иных миров. Из скромных хижин младшего духовенства доносился протяжный хор голосов. В окнах просторных дворцов бонпоистских сановников блуждали огоньки. Монастырь скорее походил на город, священный город, всех тайн которого нам, европейцам, так никогда и не суждено узнать. Я брел по его спящим улочкам, вслушиваясь в странные ночные звуки, доносившиеся из темноты, и вдыхая слабый аромат сжигаемых за каждым окном на жертвенниках благовоний.