Анджей Бодун - Слепые идут в Ад [litres]

Мой платок догорел, и я полез обратно в окно, все время испытывая неприятное чувство, словно повернулся спиной к живой угрозе. На улице я отряхнулся и быстрым шагом поспешил обратно. Сколько прошло времени, неизвестно, и я боялся, что опоздал к назначенному гомпштеном часу. Еще наблюдая "танец", я решил, что никому ничего не буду говорить об увиденном. Никто все равно не поверит. "Выбирайтесь сами, " – всплыло у меня в голове. "Что ж, тем хуже для остальных. Кто гарантировал мне, что доктор Бауэр и меня не считает коровой ? Кстати, как нелепо он выразился. Сказал бы: свиньи. Почему коровы?"

Паломнический дом у нижних ворот, где нас поселили, был погружен во тьму. Я тихо подошел к лестнице, когда услышал глухой голос лорда Карригана. Он разговаривал с Лабриманом, стоя у столбов галереи, скрытый от меня разросшимися кустами акации.

– Как не берет? Значит вы мало предложили! – негодовал лорд.

– Видите ли, – попытался оправдаться Лабриман, – дело не в количестве, а в качестве денег…

– Что? – рявкнул Карриган. – Его не устраивают доллары? – в голосе лорда зазвучала недоверчивая усмешка.

– Именно, сэр. – довольно твердо отозвался секретарь. – Он не знает, что это такое. Бумага. К тому же очень мелко нарезанная, как он выразился. Ничего нельзя даже завернуть.

– О, дикость. – простонал Карриган. – А мы создаем какие-то ЮНЕСКО! Да он живьем съест генерального секретаря и не раскается.

"Ну и слава Богу!" – подумал я.

– Каких же ему нужно денег? – продолжал лорд.

– "Настоящих", – хмыкнул Лабрима. – Он говорит, что люди, приходящие от туда , дают монастырю золотые. Он даже показал одну монетку. Вот она. Я выменял ее на “паркер”. – секретарь завозился.

– Любопытно. – Карриган, видимо, разглядывал монету. – Странной формы. Тут ни черта не видно! Да, золото. – лорд, наверное, пробовал ее на зуб. – Пойдемте, там светлее.

Он двинулся по галерее в мою сторону.

– Что же вы, Лабриман! – нетерпеливо крикнул Карриган.

Задержавшийся секретарь сделал несколько торопливых шагов, споткнулся о шаткую доску, взмахнул руками и схватил лорда за рукав. Карриган чертыхнулся. Монетка звякнула об пол и перекатилась за край галереи.

– Как вы неуклюжи! – лорд встряхнул Лабримана за шиворот.

– Я… я…

– Плевать. – махнул рукой Карриган. – Значит он знает, как пахнет золото? Что ж, мой перстень его устроит?

– Думаю, что да. – кивнул секретарь. – Но стоит ли? – помедлив, добавил он. – Фамильная реликвия.

– Заткнитесь и делайте, что вам говорят. – в голосе лорда зазвучало безграничное презрение. – Нет дороже тех реликвий, которые мы обретем там . Идите сейчас же. Пусть покажет дверь.

– Как вам будет угодно. – согласился Лабриман.

"Все-таки удивительно холуйские у него манеры". – подумал я.

Лорд вернулся в дом, а его секретарь, недовольно вздыхая, спустился по лестнице и поплелся в неизвестном мне направлении. Я поставил ногу на ступеньку, под моим каблуком что-то звякнуло. Я нагнулся, оброненная Лабриманом монетка лежала на досках. Я осторожно поднял ее.

– Фриц, а я-то вас ищу! – раздался недовольный голос Бауэра. – За нами пришли. Что это у вас?

– Ничего. – я быстро сунул монету в карман. – Обронил ключи от дома.

– Ваш же дом разбомбили! – удивился профессор. – Странный вы человек.

Я последовал за ним, размышляя, что в моей неуклюжей лжи было больше правды, чем во всех бесконечных разглагольствованиях самого доктора Бауэра. Я действительно возил с собой ключ от своего старого дома, он лежал у меня на дне рюкзака, и я, не задумываясь, вышиб бы зубы любому, кто сказал бы, что мне нечего им отпереть.

За нами пришли трое рослых монахов, совершенно голых (если не считать коротких красных плащей, перекинутых через шею) и до такой степени грязных, что трудно было разобрать цвет их кожи.

– Это добдобы. – шепнул нам Хайдегер. – Что-то вроде монастырской полиции. Эти кретины сами втирают себе в кожу жир и копоть с котелков. Здесь это bon-ton.

Добдобы действительно выглядели устрашающе: чресла их были перепоясаны широкими ремнями, удерживающими короткие мечи, никогда немытые и нечесаные гривы стояли дыбом, лишь на уровне лопаток начиная сплетаться в подобие косы, к которой в довершение всего был привязан бычий хвост, волочившийся по земле. В сопровождении этой экзотической гвардии Хайдеггер, доктор Бауэр, Штранге и я двинулись к назначенному для нас великим гомпштеном месту. Наши провожатые освещали путь трескучими факелами и хранили полное молчание.

Идти оказалось далеко. Мы пересекли почти весь монастырский город, обширные, засыпанные снегом сады со скрюченными деревьями, цепь искусственных прудов и вышли к восточной стене. Здесь нескончаемыми рядами тянулось "братское кладбище" или вернее то, что принято было под ним понимать. Расчлененные останки умершего раскладывались прямо на земле как последняя милость для "братьев наших меньших". Тут и там темнели полуразложившиеся части человеческих тел, припорошенные снегом. При виде нас стаи сипов, сидевших на зубцах стены, разом поднялись в воздух и устремились вниз, полагая, видимо, что мы пришли к ним с желанным приношением.

– Здесь обычно медитируют молодые послушники, – пояснил Рампа, на которого, казалось, это зрелище не производит ровным счетом никакого впечатления, – но я их не вижу.

– Должно быть, Его Божественная милость позаботился о нашем уединении. – предположил Бауэр, опасливо оглядываясь по сторонам. До него, видимо, только теперь стал доходить страшный смысл требуемого от нас послушания.

– Как трогательно. – присвистнул Хайдеггер. – Кто вас тянул за язык?

Профессор опустил голову. Мы шли по кладбищу без дороги, и я ломал себе глаза, стараясь не наступить на чью-нибудь руку или голову. Поминутно что-то трещало у меня под ногами. Посреди этой мрачной свалки, в окружении зарослей сухой камеди, стояла запорошенная снегом скала. Строители монастыря, видимо, специально оставили ее здесь, когда расчищали пространство. В ее чреве была выдолблена просторная пещера с сухим полом и низким давящим потолком. Наши провожатые опустили на землю принесенный ими мешок с музыкальными инструментами и, ни слова не говоря, двинулись прочь, унося с собой факелы. Наступила темнота.

– Господа, – тихо сказал Хайдеггер по-немецки, – нам всем предстоит в высшей степени тяжелое испытание, на которое так легкомысленно согласился господин профессор. Нам повезло, потому что обычно тшед совершается в полном одиночестве, и тогда наши шансы выжить равнялись бы нулю. Но монахам, как видно, показалось удобнее решить все проблемы одним махом, собрав нас вместе.