Анджей Бодун - Слепые идут в Ад [litres]

До моего слуха долетело тихое позвякивание колокольчика, жалобная, протяжная песня гианлинга, и почти в тот же момент кто-то взял первую очень низкую и глубокую ноту священного песнопения. По правую руку от меня в небольшом домике с покатой крышей тускло светилось подвальное окошко. Не знаю, почему я представил себе почтенного ламу, склоненного над столом. Вот он раскладывает перед собой стебли целебных трав, собранные им в многолетних скитаниях по степям и плоскогорьям Тибета. Вот рассыпает рис, зажигает ароматические палочки, ставит чашку с водой и погружается в медитацию, чуть позвякивая колокольчиком в такт своим мыслям. Как ни была противоестественна эта картина здесь, за стенами одного из последних оплотов черной веры, я не смог сдержать себя и сделал шаг к окну, чтобы убедиться, что там все именно так, как я вообразил.

Никакого стола не было. Прямо на земляном полу сидел, скрестив ноги, совершенно голый человек и, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, пел. Казалось, он был погружен в глубокий транс. Глаза его закатились, лицо хранило отсутствующее выражение. Это был Тхас-Янг. Наверное, мне следовало удивиться, но я этого не сделал.

Перед монахом на земле лежало чье-то тело. При слабом освещении я не сразу заметил, что мертвец одет в защитную куртку и брюки военного образца. Почему мне сразу же пришло в голову, что второй участник ночной мистерии – покойник? Может быть, особое окостенение, заметное в его фигуре? Или неестественно серый даже в полутьме цвет лица? Не знаю. Вот уже неделю, с самого исчезновения Айзека, нервы мои были натянуты до предела, и, как лошадь шарахается и храпит, чуя мертвечину, я скорее всего почувствовал, что человек, лежащий на полу – не живой.

Руки и ноги мертвеца были разведены в стороны, между ними по земле едва тлеющими угольками были обозначены контуры, образующие в плане большую пятиконечную звезду. Я вздрогнул, где-то что-то подобное мне уже показывали…

Китаец кончил петь, встал и медленно закружился по тесной комнатке вокруг трупа, как бы вальсируя сам с собой. Теперь он монотонно повторял какую-то фразу. Вероятно, заклинание или, как предпочитали выражаться наши профессора-тибетологи, священную формулу. Па, которые проделывал молодой маг, выписывая ногами на земле геометрические фигуры и поворачиваясь на одной ступне то вправо, то влево, изумили бы даже взыскательного балетмейстера из русской эмигрантской труппы. Не смотря на эти упражнения, к моему удивлению, у него с лица не катился градом пот, дыхание не сбилось, только щеки чуть порозовели, и в глазах появился нездоровый блеск.

Вдруг Тхас-Янг остановился на месте и одним прыжком оседлал труп, мгновение – и китаец уже лежал, плотно прижимаясь к нему всем телом. Я слышал, как маг продолжал лихорадочно повторять священную формулу, все приближая и приближая свой рот к полуоткрытым посиневшим губам мертвеца. Наконец, он жадно припал к ним в жарком поцелуе и так затих. В эту минуту я заметил, как правая нога трупа чуть дернулась. Мертвец шевелился. С каждой секундой это становилось все явственнее. Тхас-Янг вцепился в него, как клещ и не выпускал ни на минуту.

Движения шли по телу мертвеца резкими рывками, труп встряхивало, как будто по нему ударяло электрическим током. Вдруг он встал, словно его потянуло вперед магнитом. Глаза его были открыты, в них появился злобный осмысленный взгляд. Он сделал один прыжок вправо, затем второй и заскакал по комнате в бешенной пляске, стараясь скинуть с себя непрошеного наездника. Тхас-Янг держался из последних сил, ни на секунду не отрываясь от губ мертвеца. Справиться ему, как видно, было не легко. Его противник был рослым и довольно крепким мужчиной.

На мгновение лицо мертвеца, отчасти загороженное от меня головой китайца, промелькнуло совсем близко от окна. Посеревшее и осунувшееся, оно еще не было тронуто тлением, и в его искаженных ненавистью чертах я даже при неверном свете сразу узнал лицо Кьюбита, ставшее теперь еще более негроидным.

Испугался ли я? Не знаю. Мое напряжение, кажется, было доведено до предела. Мне показалось, что мертвец высунул кончик языка, как бы дразнясь, и в тот же миг Тхас-Янг щелкнул зубами и резко дернул головой назад.

Сначала я не понял, что произошло, тело Кьюбита вдруг обмякло, как куль с мукой, и рухнуло на землю, не подавая никаких признаков жизни. Молодой маг тоже повалился рядом с ним в изнеможении. В зубах он держал что-то бесформенное. Я с ужасом понял, что это язык Кьюбита. Меня удивило отсутствие крови, но потом я догадался, что все кровообращение в трупе давно остановилось и теперь можно было резать его на куски, не рискуя даже запачкать себе рук.

Между тем Тхас-Янг встал, тяжело дыша и отплевываясь, спрятал язык в кожаный мешочек на груди и двинулся к двери. Я прижался к стене. Окошко погасло, и через несколько минут китаец вышел на улицу. Он тщательно запер замок и побрел прочь, так и не заметив меня.

Мною овладел ужас. "Что я видел? Кому я об этом скажу? Пляшущий труп. Говорящая голова. Летающий перстень". Нет, на этот раз я не хотел позволять себя дурачить. Подвальное окошко было узким, не выше локтя, к тому же забранным бамбуковой решеткой, но мое раздражение уже не считалось с преградами. Я высадил палочки ударом ноги и протиснулся сквозь раму, в кровь ободрав себе ладони и, кажется, порвав куртку.

В погребе стоял запах сырости. Я чиркнул спичкой, она сорвалась и упала на пол. Другая на мгновение осветила комнату с лежащим у моих ног трупом и тоже погасла. Я вынул из кармана платок, старательно поджег его, потратив на это пол коробка, и бросил на пол. В его свете картина стала мне более ясна. Я склонился над телом и перевернул его лицом вверх. Это действительно был Кьюбит. В его широко распахнутых глазах застыли ужас и ненависть.

Подобное выражение я уже где-то видел. Не могу поручиться, что наяву… Страшный мальтийский кошмар вновь встал у меня перед глазами. Месссир д’Юрфе. То же бессилие и отвращение, тот же страх, и все же разница была налицо. В чем она состояла, я еще не осознавал, но чувствовал ее. Я спросил себя, испытываю ли я жалость к несчастному американцу, и понял, что нет. Меня охватило чувство невероятной гадливости.

Я осторожно исследовал тело, чтобы убедиться, что передо мной действительно труп, а не жертва глубокого, почти равного смерти обморока и не летаргик. Результат был очевиден. Как ни плохо меня, антрополога, обучали медицине, я все же смог определить, что Кьюбит был мертв уже по крайней мере 6-е сутки. Его виски запали, хрящик носа плотно обтянулся кожей, однако, общее окостенение вовсе не соответствовало другим признакам смерти. Его мышцы были еще довольно мягкими на ощупь, словно он только что двигался. "Значит я не схожу с ума?" Широко разинутый безъязыкий рот трупа тоже свидетельствовал в пользу моего последнего заключения.