Саша Ино - Письма в пустоту

— Да, есть такое дело.

— Стоило приказать тебе встать и идти, ты сразу послушался.

Я промолчал, как-то неприятно стало от слов Джорджа. Ведь пока я был сомнамбулой, он мог со мной делать все, что хотел и американец не преминул намекнуть мне на это.

— Опять ты на меня свое пальто скинул, — зло проговорил я, смахивая с себя чужую вещь.

— Ты дрожал и звал какого-то Диего. Кто это?

— Не знаю, — соврал я, отворачиваясь. Я не хотел, чтобы Гленорван видел мое лицо.

— Ясно. А Гарсиа, кто?

— Что? — я аж подпрыгнул на месте и уставился на Джорджа.

— Ты звал его… Звал его сволочью, — оговорившись, американец улыбнулся.

— Не может быть… — я замотал головой.

— Ну, ты сказал так: «Джордж, ты как сволочь Гарсиа, я тебе не сдамся», — Гленорван хитро прищурился, — Мне польстило.

Моего ответа не требовалось.

— Еще чуть-чуть по пробкам и мы на месте, — заметил американец.

Я проигнорировал.

— Мне нравится Чио-чио-сан, и музыка, и история, и все… Люблю японскую культуру, — продолжал мой противник.

— Непонятно, — протянул я, задумавшись.

— М-м-м? — Джордж с интересом приподнял бровь и блеснул на меня глазами.

— Люби ты по-настоящему японскую культуру, ты бы сразу понял мою преданность Игнасио. Как раз там распространен культ подчинения господину, когда слуга счастлив лишь тем, что имеет возможность выполнять приказы хозяина, а смерть за него считает почетом.

— Извини, Альентес, но ты нисколько не похож на японца, в тебе скорее должны были взыграть цыганские гены и присущая им любовь к свободе.

— Цыганские? — переспросил я, ничего не понимая.

— А ты не в курсе? — на этот раз удивился Джордж, по-моему, даже искренне.

— О чем ты? — буркнул я, ожидая очередной колкости.

— Розы не сказали тебе, — осторожно начал Гленорван, — Твоя мать вроде была цыганкой!

— А-а-а, — протянул я, непроизвольно хлопнув в ладоши, — Вот почему Игнасио говорил мне, что я дитя ведьмы, совратившей святого брата. А я как раз недавно вспоминал! Теперь я разгадал последнюю загадку Учителя…

— Тебя не тронула новость о матери? — Джордж выглядел удивленным.

— Нет, — признался я. Меня действительно не трогало, ведь у меня был Диего, единственный, кто любил меня в детстве, и его тепла было достаточно.

— Стой, он говорил, что ты сын святого брата? — американец заглянул мне в глаза.

— Да, — кивнул я.

— Значит, ты сын монаха из братства. Ого… Интересно кого!?

— Не знаю, я не думаю, что это правда, — признался я, — Игнасио мог просто так закинуть якорь. Но я никогда не обращал внимания.

— Хм, — Джордж задумчиво почесал подбородок, — Интересно, чей же ты сын, если тебя так ненавидит Игнасио? Ты не замечал ни с кем сходства?

— Нет, — я начал уставать от пустого разговора.

— Действительно, ты ведь мог пойти в маму… Но твои глаза… Точно ни у кого нет таких же?

Я промолчал.

— Интересно, я мог бы быть твоим отцом? — засмеялся Джордж, — Вполне возможно, кстати, ведь у меня было много женщин, и цыганки среди них встречались. А, нет! — покачал головой американец, — Навряд ли я мог бы. Я слишком молод. В тринадцать лет я играл в железную дорогу и не помышлял о сексе. Я пускал паровозики, разводил их, сталкивал… Чух-чух, и бах. Я чувствовал себя всесильным создателем, богом, решающим кому жить, а кому нет. Я всегда любил эксперименты, а потом место железной дороги заняли люди. Но все-таки, — Гленорван цыкнул, — Чей же ты сын…

— Разве важно? — не выдержал я.

— Нет, совсем, — рассмеялся Джордж, — Мне просто скучно…

— Так я и думал.

— Скажи, — Гленорван опустил свою ладонь рядом с моей рукой, — Кто такой Гарсиа, которого я так напоминаю? Он столь же красив и обворожителен?

Меня больно укололо в самое сердце, и я сам почувствовал, как по моему лицу пробежала тень пережитой боли.

Джордж тоже заметил мое смятение.

— Видимо тот еще поганец был, — весело проговорил он, не давая мне ответить, и тут же, резко меняя тему, выпалил, — Вот же в опере ты повеселишь народ своим прикидом!

Я откинул голову назад на кресло и прикрыл глаза.

Диего… Видишь, как он мастерски играет со мной. Разве я могу противостоять Джорджу… Скорее бы Игнасио надо мной сжалился и приказал прекратить бездушный спектакль.

Диего, только ты меня любил… И сегодня, когда ты сказал, что по-прежнему любишь меня, я испугался за тебя. Не надо… Я напомнил тебе историю Ческо только чтобы показать, чем заканчивается для людей связь со мной, чем я плачу за доброту и привязанность ко мне. Нет, Диего, я не позволю тебе погибнуть из-за меня. Я не прощу себе, если твой свет будет испачкан моей грязью. Потому не люби меня, не говори мне о чувствах, не раздирай мне душу и не рискуй сам…

На часах стукнуло ровно семь, когда желтое такси остановилось возле здания оперы. Из машины вышел Джордж, как всегда неотразимый и элегантный. На нем красовался белый костюм, а серая под сталь рубашка добавляла в образ изыска и утонченности. Альентес с черным чехлом на плече появился вслед за Гленорваном.

— Там металлоискатели, — заметил американец, косясь на дремавшее оружие противника.

— Я и не собирался брать Реновацио с собой, — фыркнул Альентес, спешно пристраивая черный чехол на заднее сидение авто.

— Ждите здесь, — приказал он водителю.

Джордж приподнял брови.

— А кто платит? — с нотками провокации поинтересовался он.

— Ты, — не моргнув глазом, отозвался парень.

— Нагло, но ладно, — Джордж пожал плечами, — Кстати, а почему братья монахи всегда выдумывают своему оружию имена?

— Традиция такая. Считается, что в нем дремлет живой дух, помогающий или мешающий в бою.

— И ты веришь?

— Простая традиция.

— Ты назвал его Реновацио?

— Да. Возрождение.

— Почему?

— Что почему?

— Такое имя…

— Просто так, красиво.

— Игнасио не возражал?

— А должен был? Ему все равно как называется мой боевой лом.

— Ну, хоть что-то, — Джордж задумчиво поморщил лоб.

Монах и американец вошли в здание оперы.

Праздная публика вальяжно прохаживалась по фойе и холлам великолепного здания, оформленного в торжественном стиле девятнадцатого века. Золотые рамки зеркал, дорогие диваны, занавески с позолоченной бахромой. Атмосфера торжественного шепота и изобилия жизни. Дамы, одетые в дорогие платья или изысканные деловые костюмы, пестрели россыпью драгоценностей на руках и шеях. Мужчины поражали лоском и экстравагантностью одежды, дорогие запонки на рукавах их рубашек соперничали в размерах камней, а галстуки соревновались в оригинальности.

Среди знатной публики сновали официанты с позолоченными подносами, на которых стояли утонченные бокалы с шампанским.