Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

Сухэ-батор перешел на шепот:

– А можно спросить, где прохлаждается наш уважаемый хранитель?

– Спросить-то вы можете. Только я вряд ли вспомню.

Впервые за время моего знакомства с Сухэ-батором в его душе встрепенулось радостное чувство. Он вынул пистолет и щелкнул предохранителем. Потом прицелился в крюк, на котором висел гриф с табличкой «кондор».

БАБАХ!

Чучело рухнуло на пол и рассыпалось, взметнув к потолку облако перьев, пыли и кусков штукатурки. Вслед за звуком выстрела по пустым залам прокатилось гулкое эхо.

Женщина отбросила вязание и ахнула. В широко раскрытом рте чернели гнилые зубы.

– А теперь, навозная лужа, кишащая червями, слушай меня внимательно, – прошептал Сухэ-батор. – Наша беседа, вонючая гнилозубая сука, будет протекать следующим образом. Я задаю вопрос – ты быстренько отвечаешь. Если мне покажется, что ты хоть чуть-чуть увиливаешь от ответа, то следующие десять лет проведешь в очень отдаленном уголке нашей любимой родины. Ясно тебе, гнида?

Женщина побелела и тяжело сглотнула.

Сухэ-батор любовался своим пистолетом.

– Не слышу ответа.

Женщина пролепетала что-то вроде «да».

– Вот и прекрасно. Итак, где Бодоо?

– До него дошел слух, что сюда едет человек из КГБ, и он сбежал. Не сказал куда. Клянусь, господин, я не знаю, где он. Я не знала, что вы из КГБ. Клянусь, не знала.

– Допустим. А на какой улице этого чудного города живет наш дорогой Бодоо?

Женщина замялась.

Сухэ-батор вздохнул, вынул из кармана пиджака золотую зажигалку и поднес к табличке с надписью «не курить», которая стояла на прилавке. Дрожащая женщина, Сухэ-батор и я смотрели, как пылает картон, превращаясь в горстку черного пепла.

– Значит, ты хочешь, чтобы тебя изувечили в тюрьме? Или ты хочешь, чтобы я кастрировал твоего мужа? А может, ты ждешь не дождешься, когда твоих детей отправят в мусульманский интернат в Баян-Улгий? Ты наверняка слышала, что там делают с детьми.

Из-под накрашенных ресниц выступили слезы. Сухэ-батор думал было шарахнуть ее головой о стекло, но я его удержал. Женщина оторвала клочок газеты и накарябала на нем адрес:

– Вот, господин, здесь живет Бодоо с дочерью.

– Премного тебе благодарен. – Сухэ-батор выдрал из стены телефонную розетку. – Хорошего дня.

Сухэ-батор обошел вокруг дома на городской окраине. Дом был типовым, сборным, с единственной дверью. У входа стояла бочка для сбора дождевой воды – в хороший год дождь выпадает раз десять. Крошечный огород отчаянно надеялся как раз на такой год. Ветер завывал, вздымал пыль. Мой проводник вытащил пистолет и постучал в дверь. Я заставил Сухэ-батора нечаянно поставить пистолет на предохранитель.

Дверь открыла дочь Бодоо, юная, с мальчишеской стрижкой. Мы поняли, что моего проводника ждали. И что дома она одна.

– Давай поговорим спокойно, – сказал Сухэ-батор. – Ты знаешь, кто я и чего хочу. Где твой отец?

Девушка оказалась не робкого десятка.

– Неужели вы всерьез думаете, что я сдам собственного отца? И вообще, в чем его обвиняют?

Сухэ-батор улыбнулся. В темном закуте его сознания что-то зашевелилось. Окинув девушку взглядом, Сухэ-батор представил, как располосует ее ножом, подступил поближе и схватил за локоть.

Но на этот раз Сухэ-батор не получил своей добычи.

Я внушил ему непреодолимое желание отправиться в Копенгаген через Багдад, а на прощание заставил бросить к ногам девушки бумажник, в котором несколько сотен долларов. После этого я трансмигрировал из тела Сухэ-батора в девушку. Переселение далось нелегко – девушка готовилась дать отпор и собиралась закричать.

Ну вот, я трансмигрировал. Погасил рвущийся из горла крик. Зловещий агент КГБ швырнул деньги на землю, кинулся к своей «тойоте», завел мотор и рванул на запад. Возможно, мой приказ и не доведет Сухэ-батора до родины Каспара, но наверняка забросит куда-нибудь подальше от Даланзадгада – может, в какую-нибудь страну с неустойчивым режимом, где суровые пограничники не знают ни монгольского, ни русского.

Девушка, ставшая моим новым проводником, смотрела, как машина Сухэ-батора исчезает вдали. Из-под визжащих шин вырывались ленты пыли, которые подхватывал ветер пустынь.

Я навожу справки. Девушку зовут Бальжин. Мать умерла. Есть! Вот оно! «Трое, которые думают о судьбе мира». Немного другая версия, но история та же самая. Мать сидит за ткацким станком у очага и рассказывает Бальжин сказку. Бальжин тепло и уютно. Мерно постукивают кросны.

Теперь оставалось только выяснить, где именно родилась эта сказка. Я успокоил Бальжин, и мы с ней направились в кабинет ее отца, который служит и спальней, и столовой. Бальжин – личный секретарь отца и сопровождает его в экспедициях. Все материалы для книги хранились в ящике стола. Увы! Бодоо все забрал с собой.

Я уложил Бальжин в постель и отключил ее сознание, чтобы без помех обследовать ее память и выяснить, откуда произошла эта сказка. В каком поселке ее до сих пор помнят и рассказывают? На бесплодные поиски у меня ушло полдня. Бальжин ничего не знала, но была уверена, что происхождение сказки известно отцу.

Где же Бодоо? Вчера он отправился к брату – его юрта на расстоянии двух часов пути к западу от Даланзадгада. Если до полудня он не получит от Бальжин известия, что все спокойно, то двинет на северо-запад, в Баянхонгор. Пятьсот километров через пустыню. Я разбудил Бальжин, и она посмотрела на часы. Три часа пополудни. Я убедил Бальжин, что опасность миновала, что у КГБ нет никаких претензий и что отец спокойно может вернуться домой. Следующий шаг Бальжин сделала сама.

Нужно было раздобыть лошадь или мотоцикл.

Через два часа мы добрались до безымянного поселка километрах в тридцати к западу от Даланзадгада. Здешние обитатели называют его просто – «излучина реки». Дядя Бальжин, брата Бодоо, ремонтировал джип. Мы опоздали на пять часов. Бодоо уехал около полудня, полагая, что КГБ возобновило преследование по старому обвинению – участию в демократической демонстрации. Бальжин сказала дяде, что ей под ноги бросили бумажник, набитый деньгами. Воспоминание о нападении Сухэ-батора я стер. Брат Бодоо, силач-пастух, который за десять секунд заваливает барана и перерезает ему горло, громко захохотал. Правда, он перестал смеяться, когда Бальжин отдала ему половину денег. Его семье этого хватит на целый год.

Чтобы отправиться вдогонку за Бодоо, нужно было починить джип. Я снова трансмигрировал – на этот раз в брата Бодоо – и, применяя шоферские познания Джаргала Чинзорига, занялся переборкой двигателя.

Двигатель заработал поздно вечером. Брат Бодоо, мой новый проводник, не захотел отправляться в путь на ночь глядя, и мы решили выехать на заре. Бальжин принесла дяде кружку айрака. В холодной речушке плескались ребятишки, стирали белье женщины. Речушка стекала с заснеженных предгорий Гобь-Алтая. Закат пропах ароматами еды. Племянница Бальжин училась играть на шудраге – лютне с длинной шейкой. Старик созывал коз. Я завидовал всем этим людям – они чувствовали родство и сопричастность друг другу.