Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

– Нет, Джек Мантервари, не так! – бранится ма. – У тебя обе ноги левые! И к тому же слоновьи.

«Chinatown, My Chinatown!» [27] {142}– хрипит патефон.

– Давай сначала, Джек.

Их тени танцуют на стенах.

А что дальше? И правда, что же дальше?

Я как была физиком, так им и осталась, хотя об этом никто не знал, кроме меня. Одна идея подкралась ко мне незаметно, на рынке, когда я покупала грейпфруты и торговалась с продавцом. Розовые грейпфруты были розовые, как заря. Если свести квантовую когнитивность к базовым принципам, включить в их число нелокальность, вместо того чтобы вычленять ее, и собрать все заново. Не успела я расплатиться за грейпфруты, как идея стала складываться в формулы. Я купила в канцелярском магазине блокнот в черном кожаном переплете, села рядом с каменным драконом и накарябала восемь страниц уравнений и выкладок, пока мысль не исчезла.

День за днем, неделя за неделей моя жизнь текла вяло, но по определенному распорядку. Я вставала около часу дня, обедала в димсамной, в переулке у дома. Димсамную держал старик-альбинос. Я сидела в углу, листала «Экономист», «Юридический справочник», кулинарную книгу Делии Смит – первое, что попадалось под руку в квартире Хью. Бывали счастливые дни, когда чистильщик обуви, он же de facto почтальон, приносил бандероли, адресованные Хью. В них были кассеты от Джона. Я слушала их в димсамной, на «Уокмене» Хью, снова и снова. Иногда Джон записывал свои новые музыкальные композиции, иногда строки из новых стихов, посиделки в «Зеленом человеке». А иногда просто звуки – овцы, тюлени, жаворонки, ветровая установка. Лиам, когда он бывал дома. Летняя ярмарка. Фастнетская регата. Передо мной разворачивалась карта Клир-Айленда. Записи сдирали крышку с тоски по дому и расплескивали содержимое, но на дне всегда находилось утешение.

Ближе к вечеру я садилась за шаткий столик и продолжала с того места, на котором остановилась под утро. Я работала в полной изоляции: было слишком опасно связываться по электронной почте с теми немногими, кто мог бы принять участие в моих исследованиях. Меня раскрепощало то, что я избавилась от необходимости отчитываться перед Хайнцем Формаджо и прочими кретинами. У меня были отцовская авторучка, черный блокнот, коробочка дисков с полным набором данных по экспериментам абсолютно всех лабораторий элементарных частиц, а также всевозможные софты и железо, купленные за несколько тысяч долларов у одного сикха, чья способность добывать нужное намного превосходила лайтбоксовский отдел снабжения. Так что мне было куда легче, чем Кеплеру, который рассчитал эллиптическую орбиту Марса при помощи одного лишь гусиного пера {143}.

Случались и ошибки. Пришлось отказаться от матричной механики в пользу виртуальных чисел, а злосчастная попытка совместить парадокс Эйнштейна – Подольского – Розена с бихевиористской моделью Кадвалладра отняла у меня пару недель. Мне было невероятно одиноко. Как известно шахматистам, писателям и мистикам, в погоне за озарением забредаешь в дебри. Бывали дни, когда я тупо разглядывала пар над чашкой кофе, пятна на обоях или закрытую дверь. А бывали дни, когда и в струйке пара, и в пятнах обоев, и в дверном замке обнаруживался еще один ключ к разгадке.

К июлю тропа, проложенная Эйнштейном, Бором и Сонадой, осталась позади.

Черный блокнот заполнялся.

Я все говорила и говорила. У Лиама остыли тосты. Пролетел вертолет.

Интересно, о чем сейчас думает Лиам?

«За что мне достались такие ненормальные родители?»

«Замолчит она когда-нибудь или нет?»

«Моя ма обезумела?»

Как грустно, что я не могу прочесть мысли сына. Хотя, с другой стороны, это к лучшему. Ему исполнилось восемнадцать. Свой день рождения он снова встретил без меня. А где я буду, когда наступит следующий?

– Почему ты замолчала, ма? Дошла до самого интересного – и вдруг остановилась. Что было дальше?

Сильное взаимодействие, которое не позволяет протонам в ядре разлетаться; слабое взаимодействие, которое не дает электронам упасть на протоны; электромагнитное взаимодействие, благодаря которому светят звезды и варится суп; и гравитационное взаимодействие, самое приземленное. Еще до того, как Вселенная размером с орех расширилась до своих нынешних размеров, эти четыре фундаментальных взаимодействия были сводом законов материи, будь то недра Сириуса или электрохимические процессы в мозгах моих студентов. Студентов, сидящих в аудитории Белфастского университета. Скучающих, увлеченных, дремлющих, мечтающих. Грызущих карандаши или слушающих меня.

Материя – это мысль, мысль – это материя. Все существующее может быть смоделировано.

Лето. Хью приходил домой поздно, забывался коротким сном, а рано утром снова возвращался в офис. Последствия банкротства крупной фондовой компании кругами расходились по финансовым рынкам. Целыми неделями мы догадывались о присутствии друг друга только по убыванию зубной пасты в тюбике. По воскресеньям, однако, обязательно наряжались и выходили поужинать в какой-нибудь дорогой, но тихий ресторан. Мне не хотелось встречаться с коллегами Хью. Искусством лгать я так и не овладела.

Часто я работала всю ночь напролет. Гонконг никогда не спит, просто солнце на несколько часов отключается. Храп Хью, неумолчный шум коулунских потогонных фабрик, это пыхтение гигантского велосипедного насоса, глаз электрического вентилятора и крылья ночной бабочки на экране компьютера сопровождали определение квантовой природы сознания.

Три резких удара в дверь, ловушка захлопнулась, я вскочила, расплескав чай, метнулась к лестнице и замерла, готовая бежать – но куда? В доме всего один выход. Можно было выпрыгнуть со второго этажа и промчаться через луг. Блестящая идея, Мо. Сломай шейку бедра. Лиам не понимал, что происходит. Джон размышлял, а моя паника требовала от него защиты.

– Все в порядке, ма… – начал Лиам.

– Ш-ш-ш! – замахала я в ответ.

Лиам воздел ладони, словно успокаивал испуганного зверька:

– Это свои. Отец Уолли. Или Мейси. Или Ред пришел подоить Фейнман…

Я замотала головой. Свои стучали один раз, прежде чем войти, а то и вообще входили без стука.

– Кто сегодня плыл с тобой на «Фахтне»? Американцы были?

В дверь снова дробно застучали.

– Эй! Есть кто-нибудь?

Женщина. Не ирландка и не англичанка.

Я приложила палец к губам и на цыпочках поднялась по лестнице. Заскрипели ступени.

Рот в щели почтового ящика:

– Добрый день! Кто-нибудь дома?

– И вам доброе утро, – ответил Джон. – Одну минуточку…

Скользнув в спальню, я лихорадочно соображала, куда бы спрятать черный блокнот. Куда, Мо, куда? Под матрас? Или съесть?

Потом услышала, как Джон распахнул дверь: