Цезарий Збешховский - Искажение [litres]

В последнее время постоянно случаются яростные стычки между последователями разных культов. На улицах Хармана слышны выстрелы. С каждой неделей у меня создается все большее впечатление, что обычные жители запуганы и боятся выходить из домов. Оживленные улицы пустеют, а огромные рынки напоминают брошенные селения.

Вторник, 10 мая, 07.30

Столь ранний вызов не предвещает ничего хорошего. В клубе собралась почти вся рота: рядовые, командиры взводов и отделений, оба лейтенанта, капитан Бек и какой-то офицер, которого я не могу издали узнать. Водяная Блоха говорит, что это лейтенант Грегор Оско, один из людей Вилмотса. Приходится верить ему на слово, поскольку мы сидим в конце зала, к тому же я плохо запоминаю лица.

Сержанты ходят между рядами, пресекая разговоры. У меня такое ощущение, что нас труднее призвать к порядку, чем в начале миссии. Сам я почти все время молчу – у меня слипаются глаза, ночью я плохо спал. Если честно, мы с Неми немного развлеклись, а потом я не мог заснуть. Пурич бормочет себе под нос, что наверняка предстоит какая-то очередная беседа с целью поднятия боевого духа и что он этого не вынесет.

Речь, однако, о чем-то совершенно другом. Сержант Крелл ставит на стол ноутбук и проектор, направив свет на прибитую к стене простыню. Бек встает, и разговоры внезапно стихают. Воздух кажется густым и очень влажным.

– Господа, то, что вы сейчас увидите, чудовищно и, по сути, не нуждается в комментариях, – говорит командир роты. – Помните об этом фильме, когда у вас возникнут так называемые моральные дилеммы. – Я еще ни разу не видел, чтобы Микель Бек настолько нервничал. – Запись появилась в Сети сегодня ночью. Ее предоставила нам военная разведка. Сержант, включайте.

Эдвард Крелл запускает воспроизведение видео.

Трое повстанцев в масках сидят в помещении без окон, вероятно, в подвале, за деревянным столом. С потолка свисает лампочка в проволочной оправе. Мужчины одеты в военные рубашки и полотняные шапочки с направленным вниз треугольником, знаком культа Гадеса. Лица их закрыты клетчатыми платками. Плечистый тип, сидящий посередине, произносит на неожиданно чистом и беглом рамманском:

– Солдаты МСАРР, меня зовут Эван Гарсия. Это я ежедневно причиняю вам боль за то, что вы оккупируете мою страну. Это я и мои люди ежедневно убиваем вас во имя нашей веры и памяти предков.

В клубе раздается глухой ропот.

– Я призываю вас, солдаты МСАРР, покинуть мой дом. Не делайте ваших детей сиротами, а жен вдовами. Не ждите, пока вас заберут самолеты в металлических гробах. – Гарсия неподвижно вглядывается в камеру. – Вы убиваете нас и насилуете, отбираете у нас свободу, оскверняете святыни и богов. Мы будем вас за это уничтожать, и вам не помогут самолеты, ракеты и танки. Мы найдем вас повсюду, когда вы не будете этого ожидать, а кровь ваша впитается в ремаркскую землю. А теперь полюбуйтесь, что ждет вас за преступления против нашей родины.

Следующий кадр показывает мужчину в рамманской форме, с черным мешком на голове. Он сидит на стуле, привязанный колючей проволокой к спинке. Повстанцы поливают мешок водой; мужчина, задыхаясь, отчаянно выгибается всем телом. Затем его бьют деревянными дубинками и снова поливают водой. Камера наезжает на окровавленную нашивку на груди: «Дрейфус».

– Боже… – вырывается стон у Вернера. – Это Давид!

Больше ему говорить ничего не нужно. Я уже знаю, что на видео – капрал, пропавший во время эвакуации базы Адмирум. Давид Дрейфус не попал в руки арейцев, которые наверняка убили бы его на месте. К несчастью, его лично захватил в плен главный здешний ублюдок – Гарсия.

Очередные кадры демонстрируют сцены избиения, прижигания зажигалкой и порезов ножом. Мне становится нехорошо, к горлу подступают бутерброды с ветчиной, которые я в спешке съел перед тошнотворным сеансом. Так продолжается несколько минут, во время которых слышны в основном крики пытаемого, а затем садистская оргия перемещается наружу.

Окровавленного бесчувственного солдата волокут за внедорожником по песчаной дороге. Он ударяется о торчащие камни, и я уверен, что трос, к которому его привязали, вырвал Давиду руки из суставов. Машина движется медленно, камера дрожит и подпрыгивает, вокруг тела приплясывают бандиты в масках, держа в руках автоматы. Время от времени кто-то из них стреляет в воздух или издает боевой клич. Слышится вой и свист. Водитель внедорожника раз за разом давит на клаксон.

Процессия наконец добирается до небольшого холма. На земле лежит крест, сколоченный из двух массивных досок. Мучители приводят капрала в чувство, подсунув ему под нос какой-то флакон, затем прибивают его руки к кресту и привязывают веревкой ноги, чтобы он не упал. Единственное, что может утешить, – Дрейфус почти сразу снова теряет сознание.

Очередной фрагмент отснят в сумерках. Крест стоит врытый в землю, а вокруг него собрались несколько гадейцев. Я узнаю мускулистую фигуру Гарсии, который машет рукой кому-то за кадром. Появляется еще один бандит с факелом и подходит к месту казни. Древесину и тело замученного солдата, видимо, полили бензином, поскольку от прикосновения факела за несколько секунд вспыхивает пламя. Крест горит, слышен треск. Одетые в камуфляж твари воздевают к небу кулаки. Снова слышны крики и завывания.

В этот момент кто-то сделал стоп-кадр. На стене клуба видна неподвижная картина, изображающая зверство повстанцев. Я думаю о том, что Давид Дрейфус стал нашим мучеником и национальным героем. По моим щекам текут слезы. Кто-то сзади не выдержал и шумно блюет на пол. Рядовой Гаус вскакивает, хватает стул и с диким криком швыряет его наземь, так что тот разлетается на куски.

Четверг, 12 мая, 08.10

Лица моих солдат мрачны. Такое впечатление, что улыбка не появится на них больше никогда – будто перед их глазами навеки застыл тот фильм. Мы только что пересекли Старый город и снова оказались в храме Афродиты. До нас сюда прибыла ремаркская полиция и небольшое подразделение с трудом сколоченной ремаркской армии. Они охраняют выломанные ворота, но не входят внутрь – настолько серьезное табу представляет для ремаркских мужчин культ богини.

Над нашими головами носятся дроны. Вспотевшие и злые, мы входим в здание. Повсюду лежат трупы служительниц, как юных девушек, так и взрослых женщин. У некоторых задраны платья, с других полностью сорвана одежда. По позам тел видно, что они сражались с напавшими, прежде чем их изнасиловали и убили. Их белые одеяния запятнаны кровью. Кому-то разбили голову, кого-то зарезали, кого-то застрелили, кого-то забили насмерть.

Статуя Афродиты, стоящая посреди храма, сброшена с постамента и облита чем-то вонючим. Мы ищем раненых. Пурич и другие спасатели дотрагиваются до шеи каждой из жертв, пытаясь отыскать самый слабый пульс. Наконец они находят девушку, которая подает признаки жизни, заворачивают ее в простыню и выносят наружу. Я давлю ботинками рассыпанные цветы и опираюсь лбом о каменную стену, чтобы слегка его остудить.