Клиффорд Саймак - Ветер чужого мира [сборник litres]

Корниш покачал головой:

– По-моему, нет. Пять салунов есть, а вот церкви – ни одной.

– И священников тоже нет?

– Ну да. Не сыщешь, как ни старайся.

– Значит, это подходящее место для меня, – заявило пугало.

– Вы к какой церкви принадлежите? – спросил Чарли.

Старик махнул рукой, словно вопрос не требовал ответа:

– Я просто услышал зов и отправился в путь. Я сказал себе: Джо Уикс, старина, если ты в состоянии сделать хоть что-нибудь ради Господа нашего, то не медли и ничего не бойся.

Спятил, подумал Корниш. Совсем из ума выжил на старости лет.

– А вы, друг мой, чем промышляете? На что сподвигла вас ваша душа?

– Я-то? – переспросил Чарли. – Ну, я торгую колючей проволокой.

– Вернетесь этой же дорогой?

Корниш кивнул:

– Еду в долину Коттонвуд. Сделку заключать, сами понимаете.

– Окажите мне маленькую услугу, хорошо?

– Если смогу, – осторожно ответил Корниш.

– Поищите мое ведерко, будьте так добры. Оно, верно, выпало из фургона от тряски. Окрест я все уже обыскал. В этом ведерке я обычно варю себе овсянку.

– Договорились.

– Не желаете ли присесть, кофейком угоститься?

– Увы, тороплюсь.

Корниш заставил коня развернуться и выехал обратно на тропу. Обернулся, увидел, что старик в обносках стоит перед костром и прощально машет ему рукой.

Чарли исправно высматривал потерянное ведерко, но мысли были заняты другим: он прикидывал, как пройдет встреча в хижине Рассела, где обитателям долины Коттонвуд предстояло решить, купят ли они проволоку, чтобы огородить свою долину от стада с ранчо «Тамблинг Кей».

На стороне Чарли, если пересчитывать поименно, Биллингс и Хоббс. Еще, возможно, Гудмен. И сам Рассел, конечно, – он прямо-таки загорелся. А вот старый Берт Хейс против – мол, это только навлечет беды на их головы. К сожалению, в долине многие, очень многие готовы слушать Берта.

Могла бы помочь Молли, продолжал размышлять Корниш, но она не захочет. А жаль, она-то ловко со стариком управляется. Соседи твердят, что упрямее Берта не сыскать во всем свете, но эта девчонка крутит им, как ей заблагорассудится.

Продавать проволоку было трудно – и даже опасно, по крайней мере в здешних краях, где владельцы больших ранчо смотрят на нее как на дьявольские козни, ибо она мешает их стадам свободно ходить к водопою и не пускает на пастбища, которые эти люди привыкли считать своими. Проволока, словом, ограждает свободу, и вольные ранчеро, если позволяют обстоятельства, наотрез от нее отказываются.

Порой они действовали грубо, забывали о всякой вежливости. Их жертвами, думал Корниш, точно стали Андерсон и Мелвин. Да и многие другие торговцы проволокой, которые посмели бросить вызов местным богатым скотоводам.

Тропа нырнула в очередной овраг, и Чарли услышал журчание; должно быть, какой-то безымянный ручеек, что впадает в реку Коттонвуд милях в пяти отсюда.

На дне оврага тропа шла вдоль русла. Тут и там проступали из темноты стволы тополей, их раскидистые макушки заслоняли собой звезды. Копыта приглушенно чавкали в прибрежной глине. В отдалении, на холме, затявкал койот, и будто ему в ответ заухала сова.

Темная фигура вдруг отделилась от ствола дерева, и Корниш натянул поводья. Животное замерло поперек тропы.

– Дернешься, – произнес грубый голос из мрака, – и я продырявлю тебя насквозь.

На мгновение Чарли поддался панике, но сумел взять себя в руки. Драться бесполезно, он ведь безоружен. Ладно, подождем, поглядим, что все это значит.

Впереди выехали несколько всадников, преграждая дорогу. В свете звезд посверкивал металл, а люди вокруг оставались черными тенями.

– На встречу едешь? – спросил кто-то, и Чарли сразу припомнил стычку в салуне. Ну да, костлявая фигура верхом на лошади – это же Титус. Двое других хранили молчание.

Титус злобно хмыкнул:

– Не будет никакой встречи, Корниш, усек?

– Мило с твоей стороны меня предупредить. Спасибо.

– Умный, да? – оскалился Титус. – Ничего, это поправимо.

– Веревка – штука полезная, – подал голос один из его подельников, заезжая за спину Корнишу.

– Сиди смирно, – прорычал Титус и угрожающе повел стволом. – Рыпнешься – пожалеешь!

Корнишу стянули запястья; веревка врезалась в кожу – тот, кто вязал узел, ничуть не церемонился.

– Титус, – произнес Корниш негромко.

– Чего? – отозвался тот. – Пощады не проси, не дождешься. Мы тебя повесим и оставим болтаться на дереве. Хоть на коленках ползай, никто не послушает.

Корниш постарался успокоиться, пошевелил языком во рту, который внезапно словно пересох.

– Можешь повесить меня и десяток других, Титус, – проговорил он, – но проволока свое возьмет. Она будет повсюду, как Слово Божье; она покроет эти земли и загонит твоих коров туда, где они должны пастись. Она разделит пастбища, и когда это случится, никакие револьверы уже не помогут.

Из темноты позади на Чарли накинули петлю. Грубая веревка мазнула по лицу, обожгла кожу и легла на ключицы.

– Слишком много болтаешь, – прохрипел Титус.

Веревку затянули, и на миг Корнишу стало по-настоящему страшно. Он напряг было мышцы, ноги задвигались будто сами собой, но револьвер в руке Титуса уперся ему в живот, и он замер, охваченный ужасом – тем самым вековечным ужасом перед ночью, что сквозил в шелесте тополиной листвы над головой и в журчании ручья, бежавшего по дну оврага.

Корниш стиснул зубы, чувствуя, как деревенеют мышцы лица. Он не станет унижаться, не станет молить о пощаде или скулить. Именно этого добиваются такие вот Титусы – им нужно поглумиться, прежде чем кого-то повесить. Позабавиться, прежде чем кого-то вздернуть.

Веревку дернули, на мгновение чуть ослабили, потом затянули снова, и Корниша повлекло вверх. Должно быть, догадался он, веревку перебросили через сук, и теперь все готово.

– Ну что, пора? – осведомился голос из темноты.

Титус сунул револьвер в кобуру.

– Поднимайте его! – распорядился он.

Веревку сильно рванули, и Корниш попытался закричать, когда горло обожгло огнем, а мышцы шеи и плеч свело от невыносимой боли, но язык не подчинился, а в груди не осталось воздуха на крик. Перед глазами в причудливом танце закружились звезды и макушки деревьев.

Ноги болтались в воздухе, и Чарли попробовал высвободить руки, связанные за спиной; тело выгибалось и крутилось, разум отчаянно сражался с подступающей чернотой, грозившей затмить звезды. В груди жгло все сильнее и сильнее, рот жадно хватал воздух, но горло, пережатое веревкой, служило надежной преградой.

Темная пелена понемногу застила глаза и проникала в рассудок, мысли текли все медленнее, тело слабо подергивалось на весу.

Звезды померкли, ветер, шелестевший тополиной листвой, вдруг оглушительно взвыл, и в мозгу словно прогремел гром, неожиданно растянувшийся в череду раскатов.