Клиффорд Саймак - Ветер чужого мира [сборник litres]

Еще одна раздражающая особенность Милдред – завершать любую фразу праздным вопросом.

Он не пытался отвечать. Никто не ждал от него ответа.

– Мне пора, засиделся на работе.

– Очень рада встрече, мистер Дин, – сказала Милдред. – Я часто вспоминаю школьные дни, и порой мне кажется, что с тех пор миновали годы, а порой, что это было только вчера, и я…

– Да-да, действительно, очень мило. – Дин поднял шляпу и пустился наутек.

Жалкое зрелище, недовольно подумал он про себя, когда посреди бела дня тебя, солидного немолодого господина, обращает в бегство болтливая женщина.

Уже подходя к дому, он слышал, как ворчит внутри Кэрри.

– Джонсон Дин, – воскликнула она, стоило ему показаться в дверях, – немедленно за стол! Ваш ужин почти остыл. А у меня сегодня кружок. Так что руки можете не мыть.

Дин спокойно снял шляпу и пальто.

– Не такие уж они грязные, – ответил он. – При моей работе рук не испачкаешь.

Она суетливо налила ему кофе и расправила хризантемы в вазе посреди стола.

– Поскольку сегодня у меня кружок, – Кэрри явно хотелось пристыдить его за опоздание, – посуду я мыть не стану. Просто оставьте ее на столе. Завтра вымою.

Он покорно уселся за стол.

Внезапно Дин ощутил острое и необъяснимое желание спрятаться. Спрятаться от забот внешнего мира и неясного страха, который помимо его воли поселился в душе.

Мимо него прошествовала Кэрри, горделиво неся шляпку на горделиво поднятой голове. Всем своим видом она давала понять, что опаздывает на заседание кружка не по своей вине. У двери она остановилась.

– Вам ничего больше не нужно? – Ее глаза быстро обежали обеденный стол.

– Ничего. – Дин хмыкнул. – Хорошего вечера. Желаю собрать как можно больше свежих сплетен.

Его любимая колкость, которая неизменно ранила ее. Детский сад, да и только, но удержаться он не мог.

Она вылетела из двери, и какое-то время он слышал сердитый цокот ее каблучков.

С ее уходом дом погрузился в звенящую тишину, а вокруг обеденного стола залегли глубокие тени.

Спрятаться. Сколько лет он, Джонсон Дин, старик, отдавший всю свою жизнь школе, прятался в доме, построенном его дедом, доме со старомодным неровным полом и массивным камином, гаражом на две машины и цветочным кашпо над дверью?

Один-одинешенек.

Прятался от нависшей угрозы, почти незаметной и необъяснимой.

Одиночество – это другое. Его легко понять.

Старики и подростки всегда одиноки. Подростки еще не обзавелись социальными связами, старики успели их утратить.

Общество неоднородно, рассуждал Дин. Людей разделяют возраст, профессии, уровень образования и доходов. И это еще далеко не все, различия можно множить и множить. Если бы кто-то нашел время составить список, вышло бы забавно.

Он доел ужин, вытер рот салфеткой и перешел в темную гостиную.

Дин понимал, что должен убрать со стола, а еще лучше – вымыть посуду, ведь сегодня он и впрямь провинился перед Кэрри, но не мог себя заставить. Его терзало смутное беспокойство. Даже спрятавшись в старом доме, он не находил покоя в душе.

Хватит откладывать, решил он, сколько можно нянчиться со страхами, которые его обуревали! Он ведь знает, чего боится, даже если ему не хватает смелости признаться себе в этом.

Стаффи сошел с ума, это очевидно, а он навоображал себе невесть чего.

А дети ничуть не изменились, вот только их отметки за последнее десятилетие стали гораздо выше.

И, соответственно, возрос интеллект.

А еще упал интерес к спорту.

Да и правонарушители в Милвилле почти перевелись. Серьезные детские лица, их большие яркие глаза смотрели на него с письменного стола.

Дин принялся мерить шагами ковер перед громадным камином, и потухшее жерло, откуда исходил горьковатый запах старого пепла, казалось разверстой пастью, готовой поглотить его.

Старческим кулаком он ударил в дрожащую ладонь.

– Этого просто не может быть! – вскричал он, обращаясь к самому себе.

Но от правды было не убежать.

Дети в Милвилле взрослели и развивались интеллектуально раньше, чем положено.

И если бы только это.

Они быстрее избавлялись от пережитков дикости, еще присущих человеческому роду. К каковым следовало отнести и спорт, маскировавший не что иное, как инстинкт пещерного человека к соперничеству с себе подобными.

Если бы он мог открыто поговорить об этом с учениками, понять, о чем они думают!

Но это невозможно. Слишком высоки были барьеры, которые их разделяли.

Дин был стар, они молоды. Он стоял над ними, они ему подчинялись. Он не мог переступить через предрассудки, на которых строилась жизнь общества.

Одно дело – признать, что происходит нечто непонятное. Гораздо важнее понять причину и выработать стратегию поведения.

К тому же Стаффи мог ошибаться. Невозможно поверить, что к этому причастны Воспитательницы.

Странно, что, будучи инопланетянками, они никак не выпячивали этот факт, предпочитая жить так, словно родились в Милвилле. Они вели себя тише воды ниже травы, избегая пересудов, в то время как многие пришельцы нажили неприятности, вмешиваясь в жизнь людей и ведя себя экстравагантно.

«Впрочем, – неожиданно подумал Дин, – то, что представляется нам экстравагантностью, с точки зрения инопланетянина может быть самым обычным поведением».

Воспитательницам повезло, что их природная склонность к воспитанию детей так вписалась в человеческую модель поведения. Они оказались идеальными няньками, и их существование в качестве полезных членов общества не подвергалось сомнению.

Многие годы они воспитывали юных милвилльцев, не вызывая ни малейших нареканий. А теперь у них своя школа, хотя, вспомнил Дин, ее открытие не обошлось без скандала: воспитательницы не придерживались никаких утвержденных образовательных программ.

Он включил свет, решив что-нибудь почитать. Но ни одна книга на полках не привлекла его интереса. Пальцы теребили корешки, глаза скользили по названиям, но читать решительно не хотелось.

Дин подошел к большому окну и выглянул наружу. Фонари еще не горели, но кое-где в окнах уже зажегся свет, а временами фары проезжающего мимо автомобиля выхватывали из темноты куст, клонящийся от ветра, или застигнутого врасплох кота.

Это была одна из старейших улиц города. Некогда он мог по пальцам пересчитать всех домовладельцев: Уилсоны, Беккеты, Джонсоны, Рэндомы, но никто из них больше здесь не жил. Имена поменялись, и он больше никого не знал в лицо.

Подростки и старики, рассуждал Дин, самые одинокие создания на земле.

Он вернулся в гостиную, зажег торшер и опустился в удобное кресло, но на месте не сиделось. Дин барабанил пальцами по подлокотникам. Хотелось встать, но ради чего? Если только вымыть посуду, но посуду мыть не хотелось.