Эрик Ингобор - Этландия

На том месте, где издавна стояла его родная конторка… не было конторки! Там не было ни конторок его соседей, ни даже роскошного стола главного бухгалтера.

Вместо них стояли черные лоснящиеся табуляторы. Машины, напоминающие толстую голову на худеньких ножках. Стояли хмурые перфораторы, похожие на швейные машины.

Люне подошел и с ненавистью осмотрел чудовища, поглотившие его и его старых соседей.

— Где ваши книги?!

Книг не было. Лежали груды белых карточек, покрытых дырами, словно изъеденных червями.

Люне остервенело ударил ногой машину. Она загудела. Задвигались какие-то рычаги. Костлявая тень счетовода отшатнулась: ударом ноги он включил машину. Ее клешни ворочали карточки, ощупывали их и разбрасывали по ящикам. Люне, дрожа от злобы, подполз к табулятору, который осторожно прощупывал своими стержнями картон, и проскрежетал ему:

— Слушай, ты… холодная железная гадина! Ты хочешь меня истребить? Меня — Люне? Меня — человека?! Тупое ничтожество! Как ты смеешь думать, что ты лучше меня? Создать балансы 28.742.563 и 39.001.258… Это только повернуть ручку?.. Ха-ха-ха!.. Нет, мельчайшие цифры, создающие их, проходят через меня. Они тонут в моих чувствах. Каждая цифра наполнена моим разумом. Она принадлежит мне, как ребенок, рожденный матерью, принадлежит матери! Я вынашиваю ее в извилинах своего мозга. Я согреваю ее своей душой. И тогда цифры обретают качества людей. Они доказывают. Они радуют. Они уничтожают. Перед ними преклоняются. Ты думаешь, миллион — это шесть нолей и одна единица? Нет. Это симфония. Разве ты можешь рождать симфонии? Ты — червяк, прогрызающий бумагу. Я раздавлю тебя, гусеница!..

Сторож фирмы «Ортиг и Сыновья» показал на допросе:

«…Когда я услышал в зале бухгалтерии, прилегающем к кассе, шум, я вошел и увидел в полутьме, что неизвестный человек пытается что-то взломать. Я окликнул его. Он продолжал с яростью (тут уж я рассмотрел) ломать машину… Я бросился на него, желая удержать. Он с силой ударил меня каким-то железным предметом, я упал, а он бросился к другим машинам, пытаясь их уничтожить. Лежа на полу, я еще раз его окликнул и после этого дал выстрел…»

Шли дни, у Куарта от голода немели ноги. Голодал даже Энрик-9. Не было денег на зарядку аккумуляторов. Дни уходили в бесполезной беготне. Все грубо отмахивались от предложения «модернизировать промышленность силами автоматов системы Энрик-9».

После целого дня, проведенного в подъездах, приемных, конторах заводов, где, сжав кулаки, закусив губы, Куарт боролся со своим телом, падающим от истощения, с ногами, подгибающимися и отказывающимися служить, к вечеру нужно было плестись на далекую окраину. Там, на «Кеплер-рут», укутанная пальто и одеялом, лежала Мария. Очень плохо, когда — в минуту такой звериной борьбы за право жить — у мужчины, бредущего в сумерки по переулкам, текут слезы.

Куарт шел, думая о Марии, о ее глазах, беспомощных, слабо улыбающихся, когда она встречает его, — и от этих далеких глаз, от мысли о голодной женщине, в полутьме каморки терпеливо дожидающейся его, губы Куарта дрожали, и он не мог удержать слез.

Никогда эти мрачные переулки не были озарены таким фейерверком огней и звезд, как в те минуты, когда сквозь пелену слез вечерние фонари расцветали миллионами игл. Потоками падали огненные синие и красные звезды. Бежали лучистые круги и ореолы, и вся улица утопала в сверкании алмазов.

В грязное окно комнаты Куартов скупо глядел пасмурный день. Ветхие крыши соседних домов спали, погруженные в слизь. Комната была пуста. Ее тишину стерег стоявший в углу Энрик-9. Голова автомата была опущена, руки неуклюже расставлены, как у чучела медведя, украшающего провинциальную гостиницу.

Безработный автомат, подобно безработным людям, влачил тяжесть пустых дней. Слушал уныло бегущие по водосточным трубам ручьи, тоскливо скрипящую лестницу в доме, чью-то глухую перебранку под полом, в тысячный раз смотрел на холодное и серое, как сталь его цилиндров, небо за окном и погружался в сонное оцепенение. В сырости комнаты ржавели мускулы, оседали рычаги…

Сквозь дрему Энрик-9 мог увидеть, как открылась дверь и вошла Мария. Стряхнула капли дождя с пальто. Постояла, о чем-то думая. Потом, комкая, поспешно из углов комнаты стащила в чемодан свое белье и платье. Закрыла его. Села к столу и долго, шепча что-то, писала на клочке бумаги…

«Ты должен понять…» Он давно понял… О чем тогда писать? Только не думать о том, как одиноко будет ему… Тогда она ничего не сделает. Останется и будет реветь… Она ему будет помогать. Его опытам… Как бывшему мужу. Мужу? Муж — это сила, мощная рука, опора, на которой лежит слабая рука женщины. Бординг прав. Ее уход может убить его, может не убить. Оставшись здесь, она убьет себя наверняка. Молодость. Жизнь. Она не может…

«…Опять голод, нищета. Смерть, купленная на кусочек никеля, брошенный в газовый автомат. Ночи открытия формул… Может, это удел великого. Твой. Но я не великая, я обыкновенная маленькая женщина. И я просто хочу жить. Жить! Все окружающее нас с тобой зовет умереть. Последним остатком сил я хочу вырваться. Я ухожу. Тебе будет легче. Не будешь больше мучиться мыслями обо мне. Прощай, Энрик…»

Оглядев в последний раз комнату, Мария подошла к автомату. Стала между его расставленными ручищами, улыбнулась и обняла его.

— Прощай, Энрик-9… Ты — грозное божество, в жертву тебе хотел принести меня твой конструктор… Но ты славный, ты совсем не похож на идола. Прощай… У!.. У тебя крепкие мускулы! Очень крепкие. Как у господина Бординга. Чувствуя их, делаешься спокойной. Ты мог бы крепко меня обнять. Мужественно защищать, сражаться за то, чтобы я была счастлива. Ты ведь сильный!.. Нет, хотя у тебя доспехи, но ты не рыцарь. Ты можешь только собирать автомобильные шасси. Больше не увидимся? Береги Энрика…

Мария повернулась, хотела двинуться к чемодану… и тело ее упало в лед страха… Она почувствовала, что автомат схватил ее сзади и не пускает.

— A-а! Пусти…

Она резко повернулась к нему — и начала истерически хохотать.

— Боже, как я испугалась… Какая ерунда!

Освободив платье от крюка, за который оно зацепилось, Мария взглянула на Энрика-9, и только теперь по-настоящему ее пронзил острый, как нож, ужас. Казалось, что наклоненная вперед, с разверстыми руками, фигура автомата готовится к прыжку… Мария отшатнулась. Дрожащими руками схватила чемодан и, пятясь, выскользнула в дверь. Изо всей силы быстро захлопнула ее.