Эрик Ингобор - Этландия

Когда инженер Энрик Куарт лишился последнего крова — в кочегарке парового отопления, — Энрик-9 тяжелым ярмом повис на его шее. Инженер был человек, он мог ночевать в комнате с выбитыми стеклами; Энрик-9 был тонкий механизм, ему была вредна сырость мансарды. Хмурый автомат ржавел, то одно, то другое реле все чаще отказывались работать. Он останавливался. Энрик-9 медленно умирал. Стояли морозы, но Куарт отдал ему свое пальто, старую шляпу и шарф. Он кутал автомат в пальто, стружки, бумагу, — это не помогало. Тогда Куарт привел закутанного в пальто громадного спутника в слесарную мастерскую. Раздел Энрика-9 и предложил купить на лом.

— Сталь?

— Высококачественная.

— Не подойдет. Жесть, медь, тогда бы другое дело.

— Скажите, нельзя ли у вас оставить мой автомат на неделю?

— У меня тесно. Нет места.

Инженер, подняв воротник пиджака, надвинув шляпу, сидел на ступенях, спускающихся к воде. Рядом с ним, укутанный в старое пальто, скрючился автомат. Его туловище наклонилось вперед, как у большой куклы. Сквозь дыру пальто просвечивала сталь. Инженер смотрел в бегущие воды реки.

— Ты не знаешь, что же произошло… А?

Энрик-9 смотрел на гранит ступеней. Ветер вздувал одну полу пальто, отчего автомат казался живым, задумавшимся собеседником.

— Мы в чем-то ошиблись с тобой. Мы хотели спасти человечество. Но никто не спасет нас от голодной смерти на этих ступенях… Плохо, что около тебя нельзя согреться. Я не предусмотрел, что в черные дни безработицы люди будут ночевать со своими «рабами» в холоде… Печи какие-нибудь аккумуляторные мог придумать… Мы не ели с тобой трое суток. Мы… К счастью, только я. Ты — мой раб, но ты совершеннее меня: у тебя нет желудка. Я возьму у тебя пальто, я окоченел. Ржавей, рассыпайся… Мы с тобой рано родились. Век автоматов еще впереди. Люди — они близоруки. Мы подохнем, а через сто лет нам поставят памятник, нашим именем будут называть чахлые скверы и пыльные улицы. Они будут думать, что наши сгнившие кости придут от этого в восторг… Почему при жизни мы умираем с голоду, а те, кто замучил нас голодной смертью, вздыхают о нас, ставят никому не нужные памятники? Лучше бы при жизни поставили большой кусок хлеба с надписью: «Инженеру Куарту — благодарное человечество»… Неужели Бординги правы? Неужели лучшие умы мира были круглыми идиотами и завели человечество в тупик машинизма? Тогда всем нужно покончить с собой, ибо страшно итти дальше, но еще страшнее вернуться в тьму, в звериную ночь каменного века…

Куарт долго больными глазами смотрел на автомат.

— Знаешь… Мария меня бросила… Каждый вечер, когда я возвращался домой, сердце начинало биться. Скорее домой! Неслись улицы. Скорее домой! Может, все это только кажется. Может, она тоже не в силах жить без меня. Я приду — и она дома… Но таких сказок не бывает. Ее не было. Каждую ночь прислушивался, не слышно ли шагов на лестнице… к шагам на улице… Вот идет она. Откроет дверь. И все окажется шуткой… Но время идет, ночи проходят, путаются мысли от ожидания… Дом стал невыносим: секунда в нем — это больное ожидание, чт о же случится?.. Тебя съест ржавчина, Энрик-9. Я не пойду в тот дом. Там я опять буду ждать ее… Да! Ведь ты был в тот день дома. Она уходила при тебе. Ты видел ее лицо в ту минуту. Радостное оно было или, может, она плакала?.. Как бы я хотел, чтобы у тебя были мозг, глаза, язык, сердце! Почему я не решал тебя дальше!.. Почему не сделать тебя совершеннее человека? Ты не слышал, она ничего не говорила? Я хочу слышать еще раз ее голос, ее слова… Что она говорила?.. Она… меня… любит? — Куарт тормошил автомат. — Она любит меня?

Автомат отрицательно покачал своей безглазой головой.

— Послушай, мой единственный друг! Когда Мария ушла… я однажды нашел ее чулок. Я держал чулок. Не знал, чт о с ним делать. И вдруг в первый раз я осознал, что те прекрасные ноги целует большегубый багровый Бординг. И она, наверно, так же по-детски хитро и нежно улыбается ему, как улыбалась мне, и вытягивает носок, любуясь своей ногой… Я не мог больше быть дома. Сходил с ума… Поздним вечером я бежал по улицам. Замерзал, бродил всю ночь… Но там, на площадях была еще более ужасная пытка. Светящиеся трубки, световые газеты, рекламы, зеленые, желтые плакаты — все вопили и преследовали меня: «Концерн Бординг. Новая модель “Мария”… Как горит у меня лоб!..

Куарт приложил голову к холодной стали автомата.

— Знать бы тебе, что такое одиночество!

Не было денег на покупку электрического корма для аккумуляторов автомата. Он стал мертвецом. Его тяжелое тело надо возить на тележке.

Тяжесть… От голода совсем нет сил толкать тачку. Но возвращаться в опустевшую комнату тоже невозможно. Куарт поскользнулся. Упал на колено. И уже не мог подняться. Коленка промокла. Обволакивала сонливость, хотелось опуститься на мокрую мостовую и ни о чем не думать… Вот валяется упавшая с головы шляпа. Рука словно чужая. Она не слушается. Дотянись и подними из грязи шляпу… не подчиняется…

……………

Должно быть, прошло много времени, уже стало совсем темно.

Ветер ударяется в броню Энрика-9, пробегает в его цилиндрах. При сильных порывах ветра кажется, будто автомат что-то шепчет или насвистывает. Тогда делается неприятно. Все время прислушиваешься… к его шепоту. В издерганных голодом мозгах начинает рождаться всякая чушь, кажется вдруг, что Энрик-9 медленно поворачивает свою безглазую голову… Вот он неуклюже поднялся на тачке, слез с нее, тяжело став в воду. Покачиваясь, подходит.

Ночь. Небо режут далекие огни реклам на той стороне реки. Шумят авто. Гирляндами повисли огни над мостом. Где-то воет джаз, голос взбирается все выше, и звук несется в вечернее небо. Стальной колосс в темноте грязного переулка медленно поднимает своими бронированными лапами тело инженера. Автомат держит на руках своего конструктора. Смотрит в его белое исхудавшее лицо, на его, как у спящего ребенка, полуоткрытый рот, на две беспомощно свесившиеся руки. Его создатель жалок.

Может, в эту секунду даже железное сердце автомата сжалось. Энрик-9 хочет сказать своему конструктору замечательные вещи, но его фонограф беден, и он только хрипло произносит:

— Здравствуйте, инженер Куарт!

Энрик-9 заносит инженера высоко над огнями, мигающими с того берега реки, и опускает на тачку. И везет ее, грузно шлепая цилиндрами ног… Везет тело инженера, распростершееся, с лицом, устремленным ввысь, с жалкой прядью, свалившейся на лоб. Почти торжественно везет в тьму переулка. Из далекого окна над грязью переулка плачет саксофон.