Эрик Ингобор - Этландия

Всегда начиналось прекрасно. Он встретил около рынка своего товарища по институту, инженера Хольгера. После серии радостных воплей: «Куарт!» — «Хольгер?» — «Ты?!» — «Я!» — после сострадательного взгляда Хольгера на измазанный и разорванный пиджак Куарта последовал путаный рассказ изобретателя о мытарствах, которые он претерпел со своим автоматом. Хольгер нежно заправил ему торчавшую грязную рубаху, погладил его по спине и сказал:

— Куарт, нас окружали ослы. Наше «прекрасное школьное детство» — десяток лет, вычеркнутых из жизни. Я насиловал свой мозг высшей математикой, у меня трещал череп от клубков дифференциальных исчислений — и все для того, чтобы сегодня я мог сложить в уме двадцать четыре стейера пятьдесят фени и двенадцать стейеров семьдесят пять фени. Я совершенствовал свои руки, как фанатик пианист, я добивался, чтобы они умели вычерчивать паутинные линии чертежей машины, — а руки мне нужны только для того, чтобы проворно убрать тарелки, смахнуть салфеткой крошки, сделать бесшумную посадку серебряного подноса с блюдами. Я, как одержимый, вгрызался во все мыслимые и немыслимые законы механики, — а мне нужен был только один закон механики: закон равновесия при беге с подносом в руках. Я завалил, как чердак хламом, свою голову расчетами сопротивления, законами аэродинамики, коррозией металлов, таблицами… Я насиловал свою память, чтобы она запомнила тысячи формул, — а она нужна мне только для того, чтобы запоминать, какое сегодня меню, какой марки вино и сколько устриц сожрал мой клиент… Ночами я кусал пальцы, мучаясь, ища, конструируя новые машины, — а мне нужно знать, как сконструировать ужин для господина Партечка, когда он приходит со шлюхой из мюзик-холла, и как — совершенно по-другому — построить механизм смены блюд, если он приволок свою жену… Когда в одном из триместров, отвечая профессору, я спутал сопротивление медных труб и железных, он не поставил мне зачета. Это же была чепуха! Но когда две недели тому назад я спутал и принес этландский бифштекс человеку, заказавшему бифштекс англез, метрдотель предупредил меня, что я могу искать другую работу… Я растерял свою память, знания. Я потерял даже имя. Вместо всего этого на моей груди от восьми вечера до пяти утра висит никелированный номер. Я — «№ 38 — Бар Одеон»… Энрик! Я завидую своему сослуживцу: он был доцентом по кафедре литературы. Ему хорошо дают «на кофе» наиболее просвещенные посетители. Он, сукин сын, подавая каждое блюдо, приправляет его цитатой из «Пира» Платона, из писем Эпикура, стишком Катулла или Вергилия. И все метко! В стиле блюда! Понимаешь, что обидно? Он зашибает деньги тем хламом, которым набивали его голову в университете. А я не могу. Нечем! Не скажу же я: «Вы едите, мадам, как экскаватор» или: «Шницель обработан на лучшем фрезерном станке кухни нашего бара». За такую остроту меня уволят. Да… Так ты думал, что я счастливый инженер?.. Мой приличный вид обманчив. Я никакого отношения не имею к механизмам. Я их забыл. Я не помню, как называется то приспособление, при помощи которого вот этот прыщавый шофер поднимает колеса. Лебедка?

— Хольгер, стыдно: домкрат!

— Домкрат?.. Я работаю кельнером в ночном баре «Одеон». Заходи… Мне пора.

Хольгер рассказал чудеса об автомате своего школьного товарища, сумел растрогать жирное сердце своего начальника, вскружил метрдотелю голову перспективами оригинальной рекламы бара. Устроил Энрика-9 механическим швейцаром в «Одеоне» и даже сумел вырвать для Куарта аванс на переделку фонографа.

Стальной череп Энрика-9 был вскрыт. Из него была выброшена хриплая мешанина приветствия конструктору и вместо нее вставлен новый вал фонографа.

Когда вечером стеклянные трубки вывески наливались кровавым свечением «Бар Одеон», когда внутри начинали выть саксофоны, у подъезда стальная громадина вежливо открывала дверь бара и из своей механической пасти громко приветствовала вас:

— Добрый вечер!.. Пейте коньяк Савери! Лучшие устрицы только у нас! Бар Одеон… Бар Одеон!..

Несколько дней все шло прекрасно. «Железный швейцар» собирал у подъезда бара толпу зевак. О нем даже писали в газете. В заметке также были указаны меню бара «Одеон» и премьер джаза. И репортер получил право неделю бесплатно ужинать в баре. Куарт стал думать, что вскоре он сможет снять угол и продолжать свои опыты. Управление автоматам на расстоянии, по радио…

Но в один из вечеров, когда пошел дождь, покрывая лаком асфальт, машины и плащи людей, Энрик-9 взбесился.

Вместо того чтобы равномерно открывать дверь, он разбивал входящим головы, вопя:

— Добрый вечер!.. — трах по голове. — Добрый вечер!..

Он прищемлял пальцы, руки, ноги, крича:

— Пейте коньяк Савери!

Он обрывал перепутанным женщинам хвосты платьев, хрипя:

— Лучшие устрицы только у нас!

Он поверг всех в ужас своим механическим исступлением, грохая все быстрее дверью. Летели выбитые стекла.

— Бар Одеон! Бар Одеон! — гремел он.

Он осатанело тормошил дверь, не давая никому ни войти, ни выйти. В окнах мелькали лица перепуганных официантов… Куарт отлучился на полчаса, понадеявшись на выверенную точность железного швейцара. Вернувшись, он застал толпу, протоколы, истерические вопли намазанных женщин, потрясавших клочьями, вырванными из длиннохвостых платьев. Он увидел кровь, бежавшую из разбитого носа какого-то толстяка… Группа белых официантов, возглавляемая озверелым метрдотелем, повалила автомат на тротуар, в бегущие потоки воды.

Опрокинутый на землю Энрик-9 продолжал неистово двигать рычагами своих рук и безостановочно орал в небо, рушившееся дождем:

— Добрый вечер! Пейте коньяк Савери! Добрый вечер, пейте коньяк Савери!..

Куарт умолял каких-то прохожих помочь втащить автомат в ворота. Злые лица исчезали за потоками воды.

Инженер лепетал:

— Его заливает вода… Поймите! Он заржавеет… Помогите, будьте добры… Помогите!..

Стащил с себя пиджак, кутал автомат. Тот грозно выбрасывал свои рычаги. Срывал пиджак. Холодная вода обливала тело Куарта. Скользя ногами, падая в лужи, он тянул за ноги автомат. Автомат орал:

— Добрый вечер! Пейте коньяк Савери!

Можно было сойти с ума от этой не умолкающей болтовни:

— Добрый вечер! Добрый вечер!.. Савери… Савери… устрицы… устрицы…

Куарт ногой ударил по рупору автомата. Смял его подошвой. На секунду автомат умолк. А потом зло, как помешанный попугай, быстро затараторил:

— Бар Одеон, бар Одеон, бар Одеон…

Дождь стеною воды обрушился на улицу.

— Здравствуйте, господин инженер! Вы еще живы? А в меблированных комнатах ходит слух, что вы вскоре погибли, как только съехали от нас, — окликнул Куарта сторож общественной уборной на площади Победы.