Эрик Ингобор - Этландия

— Так-так… инженер, изобретающий статуи для агитации и устраивающий на своем чердаке сходки безработных (пробирающихся к нему через слуховое окно)… вышел из дверей меблированных комнат «Ноев Ковчег», постоял, оглянулся… угу… за ним выходит человек в черной шляпе, с пелериной на плечах. Борода, по-моему, у него приклеена… Угу… Они стоят и о чем-то шепчутся… Так… Эта черная шляпа похожа на одного анархиста… Так… анархист встречается с инженером, изобретающим подозрительные машины? А… Они трогаются вместе и сворачивают в переулок… Что ж, проследим… — И полицейский сержант Цоп походкой старой пантеры направился к переулку.

То, что услышал Цоп, идя позади обитателей «Ноева Ковчега», показалось ему непонятным, как язык Апокалипсиса:

Инженер рассказывал анархисту:

— …У него был высокий спокойный лоб… седые волосы. Ночью он открывал круглую крышу Гердской обсерватории…

— Ага… ночь… открывал крышу… — заметил Цоп.

— …и стальной рукояткой направлял медленно и величественно в небо жерло телескопа, словно наводил орудие на планетные мишени…

— «Стальная рукоятка»… «направлял»… в этом есть смысл…

— …погружал в мириады огненных брызг небосвода, в звездную пыль свои зоркие глаза. Он рассказывал мне о миллионах лет пути к одним звездам, о лучах, бегущих тысячи лет с других… И глаза его искрились, как звезды. Этими глазами он нашел две новые звезды. Одна была названа «Иола». Другую я забыл…

Тут Цоп, как ни напрягал свой сержантский мозг, не мог найти подозрительных намеков.

— …Я потерял из виду восторженного открывателя планет. И нашел его вчера вечером на перекрестке. Он стоял на углу, смотрел, но уже не в телескоп, а сквозь свои очки на небо. У него была протянута рука, и он, не отрывая глаз от звезд, монотонно и равномерно произносил: «Не откажите подать несколько фени… Не откажите помочь оставшемуся без работы…» Я подошел к нему и сказал: «Дорогой профессор, я забыл, как называется вторая звезда, открытая вами среди тех миров, которые повисли над вашей седой головой. Первую звали Иола. А вторая…» — «Гаэта». — «Спасибо, профессор. Скажите, а на планетах, вращающихся вокруг этой звезды, открытой вами, возможна жизнь?» — «Возможна». — «И, может, там есть люди?» — «Возможны и люди…» — «И, возможно, они просят милостыню…» — «Возможно… и даже наверно просят милостыню…» Я ушел и сзади слышал: «Не откажите помочь…» Я шел, надо мной сияли сорок тысяч звезд, сорок тысяч солнц, окруженных планетами. И на каждой планете стояли на перекрестках астрономы и просили милостыню…

— Угу… Чувствуют, что за ними следят, — для отвода глаз несут ахинею, — сказал себе Цоп и переменил тактику слежки.

Анархист купил в киоске газету. Они сели за парапетом набережной на скамью. Нужно пробраться за парапет, и все будет слышно.

Доктор философии Эпигуль прочел возвышенно, как откровение:

— Вождь «желторубашечников» Варнава заявил на предвыборном собрании: «Не пройдет и полугода, как мы возьмем власть. Мы придем спасти Этландию от хаоса и демократической импотенции. Мы кастрируем социал-демократию. С нашим приходом Этландская земля перестанет рожать слюнявых либералов…»

Эпигуль покачал головой.

— Он матерится, как фельдфебель на плацу. Такие вожди, как Варнава, всегда имеют успех у кухарок.

Полицейский сержант Цоп прошептал:

— Вот, вот! развязывают языки… Так… они недовольны существующим строем.

Эпигуль потрясал газетой:

— Что это?

Куарт апатично ответил:

— Брехня!

— Нет. Это целые леса, превращенные в брехню! На эту газету ушли рощи, в тени которых гнездился большой мир… Для того чтобы описать бред Варнавы, срубили сосновый лес, сварили его в котле. Мы уничтожаем природу, чтобы печатать графоманов… Когда я встречаю писателя, мне хочется ему крикнуть: «Отдайте мой сад!» Я знаю, что страницы его книги — это листья, ветви, сосновый запах, уничтоженные тень и шум рощ… Микроб! бежим, пока еще не оголили мир, пока не пережевали природу на коробки, окурки и мусор, — бежим туда, где жизнь человеческая неотделима от морского прибоя, где радость слита с шумом последних невырубленных деревьев. Где жизнь неотделима от водопадов, восходов, растущих трав и зреющих плодов…

— Эпигуль, вы не найдете вашей «озаренной природы» — она запродана синдикатам, заселена, занумерована, загажена… Путь к первобытной неразрывности человека с природой? Этот путь уничтожен. Как уничтожены девственные леса и страны, не нанесенные на карту. Ваши «человеческие микробы» разрослись и кишат на земном шаре, как черви в навозе. Людей больше, чем природы. Людей больше, чем деревьев. Людей больше, чем зверей, гор, ручьев, километров. Разрушьте мировые города, разгоните человеческий муравейник — и на каждом километре будет жить сотня двуногих. Какой тут девственный лес? Вам, Эпигуль, трудно будет плюнуть от тесноты… Разросшемуся муравейнику только один путь — создать вторую, искусственную природу. Силами техники, науки. Вторая природа сделает человека здоровым, живучим. Ибо первобытная природа бессильна перед миллиардами двуногих.

Сержант Цоп имел неплохую привычку кое-что из подслушанного заносить в книжечку. Монолог инженера, пропущенный сквозь череп полицейского, дал осадок таких слов:

«Уничтожить путь», «на карту», «людей больше», «разрушьте город», «силами техники, науки»… Ясно, это была нить к раскрытию заговора анархистов.

Доктор философии Эпигуль еще раз горестно окинул взглядом страницы «Этландского времени».

— «Тон беседы министра просвещения был проникнут оптимизмом…» Оптимизмом! В наши дни если и есть оптимизм, то он идет от глупости, а не от ума. Микроб, мне страшно: мой министр глуп. Он оптимист. «Перевыборы в парламент», «борьба за подлинно демократическую власть». Эта власть — очень хорошая власть, но, боги, как она скучна! Иногда человеку и строю можно простить уродство и жестокость, если он остроумен и весел… Микроб! Бедные животные! Этот Варнава лихо им закрутит хвосты…

Полицейский сержант Цоп даже вспотел, записывая: он принадлежал к партии «желторубашечников» — националистов.

Там, за парапетом, сидели враги…

— Микроб! Мы должны продать пастору Квирсу продукт моих каллиграфических бдений — второй сборник его демагогических монологов над трупами, или нам придется ловить и есть блох, которые с вашим переездом в мое жилище расплодились, как муравьи на лесных полянах. Ужинать можно, для разнообразия, клопами и мокрицами, которых у нас тоже в избытке. Не изображайте приступ тошноты… Что вы делаете, микроб?! — в ужасе закричал Эпигуль. — Вы совершенно одичали! Вы плюете на тротуар! Вы хотите, чтобы «полиц» нас оштрафовал на три стейера? Вы понимаете, что такой крезовой суммы мы не заработаем вовеки. Нас сошлют на галеры или на каторгу за неуплату штрафа… Кстати еще о съедобном. Не так давно я перелистывал книжную труху у букинистов. Нашел старую пьесу площадного театра. В комедии хозяин плохо кормит своего слугу Арлекина. В первом действии я нашел ремарку, прочтя которую, начал так хохотать, что букинист побежал звать людей и искать смирительную рубаху. Сейчас меня это уже не смешит. Ремарка такая: «Арлекин гоняется по сцене за мухами, яростно, как кошка за мышью. Ловит и жадно ест мух от голода…» Мы должны найти этого проклятого пастора раньше, чем наш пищевод засохнет, как сушеная груша.