Эрик Ингобор - Этландия

«Покойный коммерции советник Монек был добрый христианин. И это одно уже должно вселять в вас уверенность, что душа его спокойно и радостно предстанет перед судом Всевышнего. Всякая утрата тяжела, даже утрата мелких хозяйственных вещей часто повергает нас в горе, но потеря родного человека — сугубо.

Но Господь, посылающий нам в наказанье горе, своей щедрой рукой посылает и утешение. Он говорит вам, госпожа Монек (разве вы не слышите среди шелеста этих осенних деревьев голоса Всевышнего?): “Не плачь, вдова Монек! Я призвал душу коммерции советника в свои пределы, чтобы успокоить ее от мирской тщеты”. Не плачьте и вы, дети умершего, ибо ваш папа взирает на вас и молится у чертогов Всевышнего о том, чтобы…»

— Под стеклом это выглядит, как скрижали. Я даже стремился придать почерку несколько мистический оттенок… А вот последнее надгробное слово пастора Квирса, которое болтовня с вами так и не дает мне закончить…

Размахивая кисточкой, декламируя, как трагик в деревенском спектакле, Эпигуль прочел свою работу:

«В моем приходе Петер Грук был украшением прихода. Он был лучшим сыном церкви. Когда он склонялся над своим молитвенником, я взирал на него и знал, что молитвы его будут услышаны на небе…

Болезнь кишечника унесла сына церкви, отца семейства Петера Грука. Это тяжело и для церкви и для семьи. О Боже, пошли утешение нам в тяжелую минуту.

Болезнь кишечника поразила только тело Петера Грука, но болезнь кишечника не тронула души, чистой души покойного…»

— Довольно панихид! — зарычал Куарт.

— Вы ничего не понимаете, инженер. Этот субъект знаком с хорошими канонами риторики. Я несколько расширил наше производство и ряд речей собрал в книжечку: «Надгробные речи пастора Квирса», и в таком виде продал их автору, которому было необычайно лестно иметь перлы своего ораторско-богословского искусства… Помимо того, для зажиточных я философски конденсирую речи и придумываю эпитафии, которые иногда охотно покупают.

— Философия на службе у гробовщиков и могильщиков. Это что, новый этап?

— Не острите. Да, я делаю философские обобщения: «Спи, Петер Грук. Нелепая болезнь унесла твое тело, но душа твоя пребывает среди нас». Причем я убедился, что чем туманнее смысл, тем скорее покупают и лучше платят: «Он поглощен пучиной тьмы. Но в тьме рождается и свет. Вначале была тьма, меж нею день. Но и он исчезает…» — такая эпитафия идет нарасхват, ее отрывают с руками. Ибо прав старый Пелор:

— Правда, дорогой микроб, мне это начинает надоедать: вместе со стенограммами я должен получать ласки мадемуазель Ц. О них я могу сказать стихом нашего старого поэта Суэра: «Ее ласки душны, как долгая дорога в летний полдень». А я терпеть не могу долгой ходьбы. Я предпочитаю сидеть в тени и читать Лукреция.

Эпигуль снял пенсне и, откинувшись, пробормотал:

Я просто устал, и притом, как предполагает Платон, сладострастие есть самое суетное желание… И мне надоели эти «дорогие покойники», у меня в комнате становится мрачно… А эта старая карга, Шлюк, кладет еще сюда связанных маниаков… Я не могу быть ни смотрителем в желтом даме, ни тюремщиком!

— Тогда, старая философская подошва, перережьте ножом мне веревки или горло!

— Нет… Найдите себе занятие, пессимистический микроб, и уплатите хотя бы долги… Найдите занятие, ибо, как сказал Эокарит: «Занятия и ремесла — это единственное, что отличает нас от обезьян, ищущих у себя блох»… Вы знаете, друг, чт о отвращает меня от ваших методов покинуть эту иногда бывающую неплохой планету? Боязнь, что надо мной кто-нибудь произнесет надгробную речь, уснащенную такими же перлами риторики, которые я сейчас терпеливо переписываю своей рукой. Мое странное ремесло заставило меня недолюбливать похороны. Вы знаете, статистикой установлено, что среди самоубийц совершенно отсутствуют сторожа моргов и анатомических театров, гробовщики, факельщики и могильщики, а также персонал крематориев. Мой мрачный микроб! единственный совет, который я могу дать вашей рабовладелице — сделать вас могильщиком. Это излечит вас от мании глотать всякую дрянь и втыкать в себя все блестящие предметы.

— Эпигуль, одолжите мне сто пятьдесят стейеров и прекратите болтовню, у меня уже болит голова!

— Мадемуазель Ц. выдает мне по стейеру в день. Она говорит: «Если у вас будет два стейера, вы начнете мне изменять». Я сам в рабстве… Но я могу предложить вам небольшой заработок: оформляйте в стихах эпитафии. У вас есть литературный вкус. Вы могли бы писать так:

— Вы замолчите?..

— Тогда, дорогой Куарт, я могу только оказать вам скромную и последнюю услугу…

И доктор философии Эпигуль, склонившись над столом, принялся водить кистью по листу картона, потом привязал шнурок и преподнес Куарту плакат, который можно было повесить на грудь:

На улице Кеплера было темно. Инженер Куарт спал на куче газет в углу каморки. Доктор философии Эпигуль сидел в кресле из энциклопедических словарей, погрузившись в мрачную лирику надгробных речей пастора Квирса. Сняв на минуту пенсне, чтобы протереть его, доктор философии от страха чуть не лишился чувств. В двух шагах от него стояло высокое костлявое привидение, корчило ужасающие морды, махало руками. Эпигуль никогда не был мистиком, он не верил в приход теней с берегов Стикса. Но тут он залязгал зубами, рука, державшая кисточку, тряслась, забрызгивая бумагу тушью. Привидение сделало еще шаг. В мозгу философа мелькнула страшная мысль: один из покойников остался недоволен стенограммой надгробной речи и пришел свести счеты! Эпигуль хотел уже трусливо свалить вину на м-ль Ц. и даже дать покойнику ее адрес… но в это время привидение прошипело:

— Этот негодяй спит? — и ткнуло пальцем в угол, где лежал Куарт.

Эпигуль надел пенсне и облегченно вздохнул. Привидение превратилось в г-жу Шлюк, вошедшую на носках, чтобы не разбудить своего должника.

Квартирохозяйка долго шипела на ухо философу о том, что скоро ее найдут повесившейся на чердаке, ибо все жильцы сговорились не платить ей денег, и что у нее мутится голова от бессильной злобы, ибо лежащий в углу прохвост умрет, не заплатив ей двести стейеров. Потом ловким приемом, который в музыке называется глиссандо, г-жа Шлюк перевела разговор на самого доктора философии, заявив, что она намерена его выселить, ибо он мало и неаккуратно платит… но тут есть возможность ей потерпеть («Ах! с какой заботой я отношусь к вам, доктор Эпигуль!») при одном условии: если Эпигуль приютит Куарта, будет следить за ним, во всех прогулках его сопровождать.