Эрик Ингобор - Этландия

Доктор философии Эпигуль считал, подобно мудрецам древней Эллады, что наслаждение является первой целью жизни. Поэтому он всегда жевал своими прогнившими зубами конфеты.

Познавать — является второй целью жизни, поэтому он всегда носил под мышкой неразрезанную толстую книгу. Третьей целью является — давать советы и дружеские поучения. Поэтому он всегда щедро разбрасывал пригоршни цитат и изречений.

Эпигуль, сгорбившись над столиком из словарей, долго выводил на ватманской бумаге какие-то письмена, затем повернулся, печально поверх пенсне посмотрел на лежавшего в углу Куарта и сказал:

— Дорогой друг… я не узнаю вас. Вы превратились в какую-то спирохету. Да. Вы бледный микроб. Вы ходячий микроб самоубийства. Не обижайтесь. Ибо — что такое люди? Об этом говорит убедительно Пеламед: «Люди — это жалкие микробы, копошащиеся в плесени, покрывшей комок земли, бесцельно вращающийся в мировом пространстве». Вы печальный микроб, инженер Куарт! Если даже правда на стороне пессимистов и мы только микробы — я предпочитаю быть жизнерадостным микробом. Втройне смешон скептический микроб…

Куарт злобно прервал его:

— Послушайте, доктор Эпигуль! Вы воображаете, что ваш клоповник — сад Эпикура, и начинаете меня поучать… Оглянитесь! Тут нет кипарисов и лавров, — здесь блохи, грязные тряпки и допотопный газетный хлам…

Эпигуль оглянулся и испуганно обвел глазами каморку.

— Странно… Я этого не замечал. «Важны не сами вещи, а наши мнения о них». Эта куча книг, сваленных в углу, мне всегда напоминала своими зелеными переплетами кусты лавров…

— Доктор, хоть вы постыдитесь принимать участие в этом идиотском фарсе… Развяжите мне руки… Развяжите! Меня заели блохи!

— Нет, дорогой, госпожа Шлюк или уничтожит меня, или… я рискую потерять это жилище, к которому привык.

Эпигуль поправил пенсне и погрузился в свою кропотливую работу.

Куарт долго лежал молча.

— До чего мы жалки с вами, Эпигуль! — начал он. — Мы пытками выжимаем из себя… ищем… для «человечества». Человечества! Вы сосете в гнилых зубах карамель, протираете штаны в поисках двух новых комментариев к Аристотелю, которого никто не читает. Вместо того, чтобы торговать салом! Жалкая у вас профессия! Вы знаете, философ, подлинную жизнь в этом мире получают владельцы реальных вещей. Мы — подонки сегодня!.. Голод, вши, выбитые стекла, какая-то рвань вместо одеяла, чесотка от грязи, лохмотья вместо одежды, промокшие ноги, неоплаченные долги, суды, одиночество… Одна черная краска. И рядом — другой… Ничтожество. Я его видел на днях… Веселый, пышущий здоровьем… Торгаш! В бархате авто. Сытый, спокойный, довольный. Мой антипод. Человек, живущий на другом полюсе жизни. А вы хотите быть оптимистом. Мы обречены…

Эпигуль вытер перо бумажкой, покачал головой.

— Вы можете сказать, как Микельанджело: «Не рождается во мне ни одна мысль, которая не носила бы образа смерти»… Дорогой инженер! «Не лишайте природу ее законного права самой превратить вас в кучу мусора», как сказал старый мудрец Сатикул. Жить стоит даже ради того, «чтобы завтра увидеть розовое тело женщины, купающейся в реке», — продолжал доктор философии Эпигуль, снимая вошь с шеи. — Бенак говорит: «Жить стоит даже ради того, чтобы убедиться, насколько завтра будет мрачнее сегодняшнего дня», — он раздавил пойманное чудовище ногтем. — Берите пример с меня, омерзительный нытик! Мой труд, мой долголетний труд «Мир и Я», труд, который должен перевернуть философский мир, никто не хочет печатать… так же как никто не хочет покупать ваш автомат. Какая профанация ставить рядом наши труды!.. Издательства — банкроты. Они говорят мне: «Никто не покупает даже порнографических романов». Но Эпигуль не ищет веревок, газовых кранов и не стремится попасть под колеса трамвая. Он не завидует розовым жеребцам, у которых есть авто и к которым уходят наши жены. Авто, модный костюм! Я, как Сократ, могу воскликнуть: «Сколько существует вещей, которые мне не нужны!» Я не завидую. Ибо Эпигуль годами воспитал в себе Великую Атараксию, безразличие к переменам в жизни, бесстрастие и умение не иметь потребностей. Вы, одаренный микроб, не смотрите в окна чужих автомобилей, не ищите там чужих женщин, открывайте источники наслаждения в самом себе. Зазубрите и повторяйте, как молитву, аристотелеву строку: «Счастье принадлежит тому, кто сам себя удовлетворяет».

Куарт желчно захохотал:

— Старый развратник… Хотя это ложь: весь «Ноев Ковчег» знает, что к вам ходит какая-то старая дева… Вы — демагог. Ваши проповеди только для простаков, а сами вы если что-нибудь и ищете в себе, то только вшей. Вы успели убить их уже шесть штук… А счастье вы ищете в одеждах этой безобразной гетеры…

Эпигуль вскочил со стула из шести томов энциклопедии, его глаза за стеклами пенсне стали грозными, а нос — из красного фиолетовым.

— Замолчите вы, пошлый микроб!

Доктор философии бывал страшен не долее полутора минут. Он быстро возвращался в обычное благодушно-ироническое состояние.

— Да, ко мне ходит «старая дева», «безобразная гетера». Только, к сожалению, это не гетера, а безработная стенографистка, и ее приходы больше имеют отношения к тому плакату, который вы мешаете мне рисовать вот уж полчаса…

Эпигуль, что бывало с ним редко, слегка покрутил свой седенький ус и даже было замурлыкал что-то, но потом ему захотелось продолжить разговор:

— Лет шесть тому назад, когда у меня был еще новый сюртук и я делал скандальные доклады вроде: «Благоразумие есть форма идиотизма», она стала моей поклонницей. Да, не отрицаю, у нее утиный нос, покрытый какими-то кратерами пор, у нее слишком велик рот… Но ведь некрасивых женщин нет, когда они сбросят с себя последний лоскут туалета. Эта женщина — мой компаньон в деле, которое позволяет мне изредка обедать и покупать два-три занятных томика. Ремесло (заниматься которым, повторяю, вы мне мешаете уже около часу) немного мрачно, но все-таки дает приличный заработок. Мадемуазель Ц. — будем так из скромности называть мою компаньонку, — надев траурное платье, ежедневно отправляется на кладбище и прогуливается среди могил, часто повторяя вслух избранные места из моих сочинений. Она дожидается очередного погребения. Незаметно примкнув к шествию, она узнает, пошептавшись, имя покойника и адреса его родственников. Затем она незаметно стенографирует надгробное слово пастора. Расшифровав дома запись, мадемуазель Ц. приходит ко мне (давая повод для всяких эротических подозрений желчных субъектов) и приносит листок с надгробным словом, которое я, обладая неплохим почерком, каллиграфически переписываю на лист ватманской бумаги. Затем наша фирма отдает его застеклить и окантовать. После чего мадемуазель Ц. опять надевает свое траурное платье и отправляется по записанному адресу к семье покойного… Смею вас уверить, наша фирма не получила еще ни одного отказа в оплате таких трогательных услуг, и надгробное слово пастора, выписанное безукоризненно, как сейчас, моим почерком, украшает многие квартиры… Вот взгляните, — неплохая, уже застекленная работа. Какой слог!.. Учитесь слогу у красномордых пасторов с рыжими усами: