Эрик Ингобор - Этландия

Тогда г-н Опус заготавливал невеселый текст договора с «Обществам Земных Расчетов» и начинал добиваться личной встречи с больным.

В последнее время полицией и муниципалитетом овладела какая-то старческая сентиментальность. Они слишком усердно стали увещевать, ловить, отговаривать и оберегать самоубийц, нанося ущерб доходам «Общества Земных Расчетов».

Г-н Опус решил напомнить этим дуракам, что они занимаются противоестественной чепухой. Он срочно готовит докладную записку в министерство внутренних дел, в которой нужно доказать:

во-первых, вредность борьбы с самоубийством;

во-вторых, полезность деятельности «Общества Земных Расчетов»;

в-третьих, желательность субсидии от государства.

Для подкрепления первого пункта перед ним лежали две блестящие цитаты из Дюрхгейма:

«Самоубийство есть преобразованное и смягченное убийство. Оно благодетельно, ибо если само по себе оно и не благо, то по крайней мере меньшее зло, избавляющее нас от худшего».

«Самоубийство является предохранительным клапаном, который не следует запирать. Самоубийство представляет огромное преимущество, избавляя нас без общественного вмешательства, наивозможно простым и экономным способом, от известного количества бесполезных или вредных субъектов. Не предпочтительнее ли было бы предоставить им мирно уничтожить самих себя, нежели вынуждать общество извергать их насильственно из своего лона».

— Какие прекрасные мысли!.. Ясно… Этим ослам надо напомнить, что существуют излишки. Вредные излишки. Кто их будет уничтожать? Некому. Значит, пусть они сами себя ликвидируют. Надо вставить еще неплохую фразочку этого паршивого министра просвещения: «Если бы треть страны исчезла или эмигрировала, наше отечество вздохнуло бы свободно». Одни национал-социалисты деловые люди. Эти желторубашечники — просто умницы. Они прямо говорят: «Этландия должна себя оздоровить. Уничтожить дегенератов и неполноценных людей. Подобно спартанцам — жить имеют право только здоровые этландцы»… Ничего нет проще доказать, что кончают с собой хилые, выродившиеся, неполноценные этландцы. Мою фирму государство должно приравнять к полезным машинам по мусоросжиганию. Мы помогаем убирать нечистоты…

— Что вам надо, Гец? Огромный процент налога? Они взбесились. Я вам говорил. Чиновники департамента сборов путают нас с землеустроительными предприятиями. Черт бы вас побрал с вашим названием «Земные Расчеты»! Они думают — «Земельные Расчеты». Сообщите им, что мы больше имеем отношения к погребальным бюро. Мы принимаем заботы по безвременно погибшим. Почему они не облагают таким же процентом «Братьев Фишпэ. Гробы, венки и церемонии»? Что у вас еще?

Гец протянул Опусу новое агентурное сведение о подозрительном на банкротство владельце концерна автомобилей Бординге.

«Сегодня утром выехал на курорт Альму, юг Этландии, ввиду острой неврастении».

— Гец! Распорядитесь. Я сегодня вечером выезжаю в Альму.

По пляжу ходили женщины в шелковых штанах, широких, как паруса яхт. Их белые фуфайки, облегавшие грудь, и белые шапочки, косо сидевшие на макушках, отвлекали Опуса от серьезных размышлений о деле. Среди золотого песка цвели зонтики всех цветов радуги.

Рядом с Опусом стояла голубая плетеная кабинка с пестрым занавесом вместо двери. Из нее высунулась громадная волосатая нога, ступила на песок. Грузный Бординг, запахнув халат, поплелся к берегу. Опус последовал за ним в воду. Они долго плескались, фыркая как носороги. Затем Бординг, тяжело дыша, выполз на сушу, лег и тупо стал рыться в прибрежных ракушках.

Опус тщательно вытер свой массивный живот и шею и решил, что момент собирания ракушек самый подходящий для беседы о земных расчетах.

Он начал с пляжных анекдотов, затем перешел на тему умирания автомобиля в перенаселенных городах, где машины вынуждены плестись, как черепахи…

В один из вечеров, прогуливаясь с Бордингом по набережной, обсаженной пальмами, слушая звуки оркестра, долетавшие из казино, Опус осмотрел южное звездное небо и сказал: — Мы — вымирающие патриции. Не нужно прятать голову в песок. Наша римская империя людей дела, сильной воли и предприимчивости — умирает. Мы — последние патриции этой империи денег. Мы хорошо жили, помпезно должны и умирать. Не смерть в тюрьме за долги, не пуля, наспех и трусливо всаженная в себя. Нет! Мы должны умирать гордо и спокойно, как римские патриции. Нам нужен пир смерти…

В отдельном кабинете ресторана курорта Альмы был оформлен траурный договор с господином Бордингом, и Опус уехал на север, увозя авансовый чек.

Длинноногий сын г-жи Шлюк все-таки поймал инженера Куарта и доставил в «Ноев Ковчег». Связанного по рукам и ногам инженера, по совету всех жильцов, положили в каморку Эпигуля. Там окно было слишком высоко для того, чтобы из него можно было выброситься на улицу, и совсем не было мебели, о которую можно разбить себе голову. Кроме того, внешность старого доктора философии Эпигуля, его мягкий голос, учтивые манеры могли подействовать успокаивающе на этого психопата. Сама же г-жа Шлюк, захватив большой ветхий ридикюль, побежала к полицейскому сержанту Цопу узнать, куда посадить негодяя — в тюрьму или сумасшедший дом.

На грязной двери конуры Эпигуля висела надпись:

«Дом мой — дом наслаждений, ибо он дом бедности».

Спал Эпигуль в углу, на куче истрепанных пожелтевших газет, вместо подушки укладывал четыре тома энциклопедического словаря, покрывая его какой-то серой тряпкой. Старый энциклопедический словарь служил в каморке Эпигуля универсальной мебелью: так, в случае необходимости стопка из шести томов образовала нечто похожее на стул, а комбинация из десяти томов — небольшой кухонный столик.

Рискованно выдвинуть такую вульгарную гипотезу… но, может быть, та колоссальная эрудиция, которой обладал доктор философии Эпигуль, отчасти была приобретена им оттого, что вечно либо его зад, либо его голова покоились на толстых томах — скопищах человеческой премудрости.

Тому, кто впервые встречал доктора философии Эпигуля, сразу запоминался красный нос философа, над которым лениво свешивалось пенсне. Поверх пенсне на вас глядели несколько усталые, добрые глаза. И, наконец, вы замечали, что у Эпигуля не хватает нескольких зубов и что его седая бородка представляет собой сбившиеся, давно не чесанные два клока волос.