Манон Фаржеттон - Десять дней до конца света

Женщина подходит к дочке, раскачивает ее, подталкивая в спину, и отходит под кроны деревьев с телефоном в руке. Внезапно она оборачивается и видит Беатрис. Хмурит брови. Делает шаг вперед. Беатрис снимает шлем, слезает с мотоцикла и идет ей навстречу.

– Майор Беатрис Бланш, – представляется она.

– Лора Соваж-Перрен, – отвечает женщина, пожимая ее протянутую руку.

– Извините, что пришлось вас побеспокоить. Мы ищем пустые дома, чтобы разместить потоки прибывающих людей, а я вчера видела, что ставни этого дома закрыты.

– Мы приехали вчера вечером.

– Сколько вас?

– Трое. Я, мой муж и наша дочь. По идее, должна приехать моя сестра.

– Ваши родители не живут здесь?

Лора бросает на нее взгляд, твердый как сталь.

– Вы с ними знакомы?

– Я допрашивала их лет двадцать назад, в связи с одним происшествием на пляже, там, внизу… Короче, их здесь нет?

– В отпуске. В Японии. Застряли там.

Черт. Беатрис быстро подсчитывает в уме. Япония как раз сейчас должна быть под огнем взрывов.

– Мне очень жаль, – говорит она сконфуженно.

Лора Соваж-Перрен кивает, очень коротко, как будто хочет сменить тему. Из дома выходит мужчина, он очень высокий и похож на паука, такие длинные и тощие у него руки и ноги.

– Всё хорошо? – спрашивает он.

– Да. Марк, мой муж, – добавляет Лора, обращаясь к Беатрис.

Мужчина одаривает ее ясным, без задней мысли, взглядом голубых глаз и крепким рукопожатием.

– Доктор Марк Перрен-Соваж, – представляется он полностью.

– Вы врач?

– Хирург.

– Мне неловко просить вас об этом в таких обстоятельствах, но нам очень нужна ваша помощь на большом пляже…

Он переглядывается с женой, косится на дочку, которая подошла к ним и слушает.

– Я пойду с вами при одном условии.

– Говорите.

– Вечером вы отвезете меня домой. Я готов оказывать помощь пациентам днем, но вечера и ночи хочу проводить с семьей. У нас осталось восемь дней на поиски выхода…

– Выхода?

– Чтобы выжить.

Беатрис смотрит ему в глаза. Сама она так погружена в насущное, неотложное, что не мыслит себя дальше взрывов.

– Договорились, – коротко отвечает она. – Идите возьмите ваши вещи.

Ч – 173

Лили-Анн больше не выдерживает. Всё утро она терпела, запрещая себе смотреть в телефон, но ей нужно удостовериться. Перегнувшись через спящего Браима, чтобы достать из кармана дверцы аппарат, она почти надеется найти сообщение – «Прощай» или «Мы тебя любим» – что угодно, лишь бы не знание, что их жизни оборвались без возможности проститься.

На экране никаких уведомлений.

Лили-Анн кусает изнутри щеку, чтобы снова не расплакаться. Входит в поисковик, ищет информацию. На Японию обрушились два разрушительных цунами еще до прихода взрывов, а к настоящему времени вся страна с востока до запада стерта с лица земли. Установить какую-либо связь с серой зоной не представляется возможным, ни в Японии, ни в Новой Зеландии, ни на Аляске, ни на западном побережье Америки, которое стена поглощает метр за метром.

Лили-Анн мечется с сайта на сайт, задерживаясь на жутких фотографиях, сделанных на подступах к стене взрывов. Она как будто раздвоилась, разум отделился, чтобы позволить ей проанализировать ситуацию. А ситуация ясна, впервые за три дня. До сих пор Лили-Анн еще хранила слабенькую надежду, что родители добрались до Парижа, что они свяжутся с ней и она поедет обратно, к ним. С этим покончено, она больше не надеется. Пути назад нет, имеют значение только живые, которые ждут ее там, на земле ее детства.

Ох! Лора, сестренка. Обнять бы тебя крепче.

От них остались только мы с тобой.

Взмахом ресниц она отгоняет эти мысли. Ей осталось жить чуть больше недели, и она не хочет провести эти дни в слезах. Но ей так не терпится встретиться с сестрой и племянницей, что вынужденная неподвижность в пробках всё невыносимее. Надо чем-то себя занять, иначе она сойдет с ума.

Лили-Анн наклоняется к Гвенаэлю; тот, справа от нее, всё пишет.

– Можно почитать?

Взгляд светло-зеленых глаз Гвенаэля устремляется на нее.

– Можно, – говорит он после секундной паузы.

Порывшись в кипе листков, он вручает ей два десятка, сопроводив жест тревожным взглядом. Текст весь исчеркан и переправлен.

– Прости, – извиняется он, – надеюсь, ты разберешься, просто…

– …нет времени переписывать.

– Вот именно.

Она улыбается ему, рефлекторно собирает листки в стопку, опускает глаза. Ей хочется одного – затеряться в словах, чтобы обмануть свое нетерпение и отвлечься от драмы, поразившей ее семью. Но эта же самая драма захватывает ее с первой строчки. Страница за страницей она слышит искаженное эхо того, что переживает сама в последние три дня. Начались непонятные взрывы, встретились незнакомые люди, решили проделать часть пути вместе.

Вот Ева с пустым рюкзаком и Ребенок идут вдвоем по бесконечному воображаемому понтону. Вот Лу-Анн с отсеченной памятью – ее смущают эти «Анн», добавленные Гвенаэлем от руки при каждом упоминании имени, – и Зефир, чьи послания кружат на ветру. Вот взрывы. Вот дорога, а в конце ее – Лили-Анн уже предчувствует – будет море; и ей так не терпится увидеть океанский простор, что она не может остановиться, спеша достичь его, хоть чуть-чуть, магией чтения.

– Что ты делал до взрывов?

– Какая разница, – пожимает плечами Зефир.

Я с трудом сглатываю слюну. Болят ноги, я устала, мы идем уже много часов, и этот тип, не понимаю почему, настроен всё более враждебно. Лучше бы я шла одна своей дорогой.

– Мне есть разница.

Мой голос дрогнул. Я дрогнула. Зефир смотрит мне в лицо. На моих ресницах дрожат слезы, я кусаю губы, пытаясь их удержать, но тщетно. И тогда я выдыхаю:

– Полюби меня!

Он склоняет набок свою странную безволосую голову.

– Как это – «полюби меня»?

– Полюби меня. Просто полюби меня.

– Зачем?

Я смотрю на него, задрав подбородок.

– Потому что есть ты и есть я. А всех других, людей, что были в моей жизни, со мной нет. И я нуждаюсь… Я не знаю, просто нуждаюсь в ком-то.

Глаза Зефира всматриваются в мои, затуманенные. Пусть видит мои слезы. Он кивает, и губы его расползаются в улыбке, которая тотчас исчезает.

Я вытираю щеки тыльной стороной ладони, и мы идем дальше. Сворачиваем с шоссе на проселок под деревьями. Я пропускаю Зефира вперед. Он очень высокий, под два метра. Там, где кончается затылок, я угадываю начало татуировки, которая наверняка занимает всю верхнюю часть спины.

Запах йода ударяет мне в ноздри, когда завершается подъем и перед нами открывается море.

Хоть мы и смотрим на него с вершины утеса, на миг мне кажется, как бывает всегда, когда я на него смотрю, что оно накрывает меня, заполняет и успокаивает. Разве может быть мир так прекрасен? Разве может, когда столько людей сейчас умирают?