Манон Фаржеттон - Десять дней до конца света

Лили-Анн улыбается.

– Он вынул моллюсков, сменил воду и растворил в ней гомеопатические гранулы арники, а потом осторожно взял рыбку двумя пальцами и стал тихонько массировать. Через десять минут Лоум был здоровехонек. Честное слово.

– Ха-ха! Неплохо придумано с гранулами!

– Да, я думаю, он просто хотел показать мне, что мы пытаемся его спасти, что делаем всё возможное… У него и в мыслях не было, что это сработает!

На заднем сиденье Валентин прислонился головой к стеклу, подложив свитер вместо подушки. Сара прильнула к плечу Гвенаэля, который не может больше писать из-за темноты. Он обнимает Сару, и она теснее прижимается к нему. Лили-Анн снимает ботинки, поджимает под себя ноги. Вскоре все уже спят.

Браим потягивается. Ночную тишину нарушает только рев машин, они рвут с места, чтобы проехать считанные метры, и снова глушат двигатели. Браим невольно думает о тех, кого больше не увидит, по ту сторону моря. Его родители умерли много лет назад. Остаются кузены, друзья детства, сестры и племянники, череда имен, которые он тихо шепчет по мере того, как проплывают перед его мысленным взором лица. Большинство из них не узнали бы его, если бы встретили на улице. Он – французский дядюшка, тот, кто уехал, тот, чьи письма в пухлых от банкнот конвертах еще приходят им время от времени. А Браим – он бы их узнал. Он помнит каждого, даже тех, что родились после его отъезда, виденных только на фотографиях или на экране компьютера, как помнит каждый дом в своей родной деревне. И он хранит их в своем сердце. Ему нет нужды видеться с ними. Это ничего не даст ни им, ни ему. Он любит их издалека, потому что не сумел остаться, мечтая о жизни в других краях, и ему этого достаточно.

Ночь протекает монотонно, и ему по сердцу ее покой. Вспыхивают иной раз стычки между водителями, но достаточно далеко, чтобы не обращать внимания. Порой дыхание спящих становится прерывистым, они меняют позу, все разом, как одно тело, и вновь погружаются в свои сны. А Браим так давно не видел снов.

Незадолго до рассвета, когда небо окрашивается жемчужно-серым с лиловыми отсветами, Браим чувствует справа движение. Он поворачивает голову. Лили-Анн проснулась. Ее широко открытые глаза устремлены на часы авторадио. Когда 5:59 сменяет 6:00, она закусывает губу. В уголках век набухают слезы.

– Сейчас? – шепчет Браим.

Она кивает. Отчаянные рыдания вдруг рвутся из ее груди, сотрясают плечи, заливают слезами щеки. Браим молча гладит ее по спине. Что он может сказать? Никакие слова не утешат горе человека, который знает, что его родители умирают на другом краю планеты. И Браиму довольно этой руки, этого дружеского прикосновения, он словно показывает ей, что она не одна и что, будь у него возможность принять ее утрату на себя, снять с нее это бремя хотя бы отчасти, он бы не колебался. Такой он, Браим. Ему хочется, чтобы все были счастливы. Хочется брать чужую боль, поглощать яды и грязь, чтобы оставлять другим только красивое, нежное, страстное. Это, конечно, невозможно. Но попытка не пытка.

Через час слезы Лили-Анн иссякают, прерывистое дыхание мало-помалу выравнивается. Она обнимает руками колени, прижимает их к животу. Браим сидит не шелохнувшись.

– Спасибо, – шепчет она.

– Отдохни, – отвечает он.

Ее распухшие веки опускаются на глаза, точно шторы. Только тогда Браим высвобождает затекшую руку, разминает кисть. Потом выключает фары. День наступил, ослепительно яркий.

Пусть он будет добрым, думается ему.

Ч – 176

Беатрис с облегчением смотрит, как занимается рассвет.

Она надеется, что солнечный свет выведет толпу на пляже из состояния исступления, охватившего ее этой ночью. Их так много… Человек сто явились около трех часов ночи с гигантскими колонками, вынесенными из бара, полные решимости оттянуться, хотят другие праздника или нет. Беатрис понимает. Будь ей восемнадцать-двадцать лет, она и сама подхватила бы их шальные танцы. Но ей сорок, и она майор полиции. Она чувствует себя ответственной за тысячи незнакомых людей, бежавших сюда. Пытаться остановить гуляк было бы бесполезно. Поэтому она организовала оцепление, ограничив их пляски центральной частью пляжа, и назначила ответственных.

– Та еще ночка, – вздыхает Виржиль Гилем.

Офицер береговой охраны заступил на пост четыре часа назад и оказывает поддержку Беатрис и Карен в организации потока прибывающих. Он не находится официально под командованием Беатрис, но действует так, будто она его начальница. Она счастлива, что рядом с ней друг. Виржиль хранит хладнокровие, умеет говорить с людьми и, кажется, не знает усталости. Ценный помощник.

– В котором часу придут твои коллеги?

– Когда их разбудят. Они спят в домике спасателей.

– Кстати, о спасателях… Нам понадобятся все врачи и медсестры, которых удастся найти.

Звонит ее спутниковый телефон.

– Бебе?

– Да, Жэ Бэ. Что там у тебя?

– Мне звонили ребята из дорожной службы, наступает горячее время, они уже не справляются с притоком машин. Как там на пляже?

– Заполняется. Вообще-то уже переполнен.

– Надо найти новые точки и направлять прибывающих туда. Военные сейчас оборудуют зоны приема в полях, с биотуалетами и тентами. Незамысловато, но хоть так. Еще мы пытаемся составить опись незанятых квартир и пустующих домов.

Беатрис вспоминает дом Соважей на вершине утеса, который она видела вчера. Ставни были закрыты.

– Я знаю уголок, где их несколько. Съезжу проверю.

Она сама не знает, почему умолчала о бухточке в скалах, где можно было бы разместить лишнюю тысячу человек. Может быть, чтобы оставили в покое старика Шарпантье.

– Ок. Береги себя.

– Ладно. Да, Жэ Бэ, если у тебя есть под рукой медперсонал, он понадобится на пляже. У нас уже полно пострадавших. Порезы осколками бутылок, передоз…

– Я посмотрю, что можно сделать.

– Спасибо. – Она отключается. – Я оставлю тебе Карен, Виржиль? Мне надо отлучиться на час или два.

Офицер береговой охраны кивает.

– Я разбужу коллегу, чтобы тебя заменить, – говорит он.

Беатрис пробирается между группами, по большей части спящими. Благодарит пару, которая присматривала за ее мотоциклом, и уезжает.

Полчаса спустя она выключает мотор и смотрит на дом Соважей. Ставни теперь открыты, на аллее стоит машина. Хозяева приехали?

Вдруг в сад выбегает девчушка с длинными темными локонами. Она бежит к качелям, садится.

– Мама-а-а-а-а!

Появляется женщина. Беатрис видит только ее спину. Однако по исходящей от незнакомки решимости она тотчас догадывается, кто это. Старшая из двух сестер, выросшая девочка-подросток. Беатрис не видела ее с тех пор и теперь с любопытством рассматривает.