Андрей Столяров - Аркадия

Тогда Дим поднимает ружьё и дважды стреляет вверх.

— Встать! — отчаянно кричит он. — Я вам приказываю!.. Всем — встать!..

Собственно, ничего особенного не произошло. Небо не треснуло, мир не вздрогнул, в обморок никто не упал, не раздалось в голове даже слабенького щелчка, и если бы Эразм не предупредил, что теперь наши чипы намертво заблокированы, то мы об этом просто не догадались бы.

Единственное, что изменилось — Эразма теперь нельзя было вызвать мысленно, через ментальный коннект, нужно было идти в специально оборудованную кабину, со стеклянными стенками, звукоизолированную, и там нажимать на кнопку, после чего из динамика раздавался знакомый голос.

— Я слушаю…

Неудобно, конечно, но иначе было никак. По подключенным чипам нас вне Аркадии, вне купола, поглощающего сигналы, который создавался Периметром, можно было запеленговать, на чём, видимо, и погорела первая экспедиция. Кроме того, существовала опасность, что какой-нибудь из искусственных интеллектов, считав конфигурацию чипов, мог взять под контроль наши поведенческие реакции. То есть, превратить нас в биороботов.

— Это маловероятно, — сказал перед блокировкой Эразм. — И всё же лучше не рисковать. Береженого бог бережет.

— А он существует? — неожиданно поинтересовалась Семекка.

— Кто?

— Бог.

— Смотря что считать богом…

— Вот именно, — так же неожиданно сказала Леда.

Они с Семеккой и Петером переглянулись.

А Раффан предостерегающе кашлянул.

Был в этом обмене репликами какой-то странный подтекст. Я его не улавливал, только чувствовал, как, судя по недоуменному выражению лиц, и Сефа с Баратом. Что-то такое, чего я не знал. Что-то, видимо, важное, но скрываемое от других участников экспедиции.

Ситуация несколько прояснилась лишь вечером, когда Леда, явившись по обыкновению ко мне в номер, увернулась от попытки её обнять, села на расстоянии и строгим голосом объявила, что отныне, поскольку чипы у нас заблокированы, всякая эротическая близость исключена.

Я был поражён:

— А в чём дело?

И Леда, по-моему, слегка нервничая, объяснила, что, не получая более информации о состоянии организма, Эразм не может корректировать его гормональный фон, вводя соответствующие контрацептивы. Возникает серьёзный риск, что произойдёт зачатие.

Леда вдруг покраснела, аж заполыхав всем лицом, и, вероятно, рассердившись вследствие этого на себя, а заодно на меня, ещё строже добавила:

— Имей это в виду.

Я тоже слегка растерялся.

Пробормотал:

— Есть же, наверное, какие-нибудь другие способы… предотвратить… Наверняка есть… Надо посоветоваться с Эразмом.

И тут Леда действительно вспыхнула:

— Эразм!.. Эразм!.. Тысячу раз — Эразм!.. А ты сам хоть что-нибудь без Эразма можешь решить? Или тебе обязательно нужен бог: всеведущий, всеблагой, всемогущий, который всё понимает, за всем следит, всегда поможет, утешит, поддержит, всегда даст совет, укажет, как жить, всегда с тобой, даже когда ты один…

Она говорила негромко, но как будто кричала. Я даже вздрогнул, а Леда, заметив это, сказала:

— Не беспокойся, при отключенных чипах он нас не слышит.

В голосе её проскользнуло нотка презрения.

Дескать, не трусь.

Я в свою очередь разозлился:

— Эразм — не бог, он не всемогущ, иначе нам не пришлось бы идти за топливными таблетками. И ты прекрасно знаешь, что он нами не управляет, не манипулирует: каждый гражданин Аркадии самостоятельно и свободно решает, как ему жить. Эразм, кроме насилия, ни в чём нам не препятствует. Он рекомендует, он советует, да, но мы вольны принять этот совет или отклонить. И, кстати, нет ничего плохого в том, чтобы принять мудрый совет.

Леда кивнула.

— Ты всё сказал? Хорошо. Теперь послушай меня. Боги, которых мы создаём, разумеется, не всемогущи. Они сотворены нами, людьми, в пределах наших знаний и опыта. В строгом смысле — это не боги, а идолы, и Эразм, наш нынешний технобог, создан из того же недостаточного материала. Мы сами наделяем богов иллюзией всемогущества: мажем их салом, зажигаем костры, поклоняемся им, исполняем ритуальные танцы, поскольку так можно снять ответственность за свою жизнь с себя и переложить её на некое высшее существо: получать как бы всё и при этом не отвечать ни за что. Вот в чём наша нынешняя проблема. И, кстати, проблема не новая… Почему обрушился Старый мир? Да потому, что в нём человек, неважно, гражданин или подданный, также не отвечал ни за что. За него всё решали политики, идолы, которых он создавал и которые, как выяснилось, оказались бессильными перед вызовами новой реальности…

Она резко перевела дыхание.

Будто сглотнула.

— А что касается манипуляций… Вспомни, ты мне рассказывал, как Эразм, в очередной раз посчитав вероятности, мудро предрёк, что на Играх ты будешь вторым. И ты поверил ему и стал вторым, хотя сил, вероятно, хватило бы, чтобы быть первым. Как следствие, тебя оставила Нолла, и, между прочим, с ней, такой прагматичной, тебя свёл тот же Эразм. А далее вполне закономерно — депрессия и твоё согласие отправиться в экспедицию. Всё правильно: человек счастливый, человек, своей жизнью полностью удовлетворённый, ни в какую рискованную экспедицию не пойдёт. Очевидный сюжет, достаточно предсказуемый результат. Разве что депрессия у тебя оказалась сильней, чем предполагалось…

Я не выдержал:

— А у тебя? У тебя тоже была депрессия?

— Тут несколько иной случай, — слегка запнувшись, сказала Леда. — Хотя — да, депрессия тоже была. Видишь ли, существует любопытный феномен: в любом обществе, даже самом благополучном, в обществе, где большинство насущных проблем вроде бы решены, около трёх процентов людей всё равно будут несчастны. Их всё равно будет не устраивать то, что есть, они захотят того, чего нет.

— Например?

— Например — достичь звёзд.

Такого я, признаться, не ожидал.

— А зачем?

Леда в этот момент сидела, но вдруг как-то сумела посмотреть на меня, вскочившего, сверху вниз:

— А затем, что они существуют. Затем, что они — горят. Это вызов, отвергнуть который нельзя. Иначе мы утратим право называться людьми.

— Это ещё почему?

— Потому что таков человек. — Она тоже встала. — Когда ты это поймёшь, тогда и поговорим…

Её снисходительность меня раздражала. Как раздражала когда-то глупое высокомерие Таты. Я вообще не был уверен, что хочу здесь что-либо понимать. Брезжило за её словами нечто совершенно мне чуждое, нечто такое, что, как я чувствовал, могло бы перевернуть вверх ногами всю мою жизнь: вот только что Земля была плоская и простая, и вот она уже круглая и вращается в головокружительной пустоте. К тому же Эразм, с которым я поделился сомнениями, сразу сказал, что Леда в своих рассуждениях не учитывает важного фактора: человек по природе есть существо отнюдь не аналитичное, его психика неравновесна, его поведенческие реакции невозможно с точностью просчитать. Нолла отреагировала на моё поражение самым естественным образом, предвидеть это было легко, но она с таким же успехом могла бы отреагировать и иначе: сочувствием, сопереживанием, моральной поддержкой, верой в то, что ты в конце концов победишь. И это тоже была бы естественная реакция.