Тимур Максютов - Чешуя ангела [litres]

– Помню, вы по металлоконструкциям.

– Ага, есть такое. Так вот, Аксель осознал наконец-то, разогнал бездельников, меня вызвал, аванс заплатил. Царский, блин, аванс! Теперь загрузка на полгода, хотя они торопят, конечно, чтобы в месяц уложился. Мальчик, стоять!

Филимонов поймал официанта за фалду, подтащил, посмотрел на поднос, крякнул, слил из трёх пузатых снифтеров в один, выхлебал коньяк, зажмурился.

– Иди, мальчик, только недалеко, поблизости дрейфуй, – распорядился он и продолжил: – Так вот, говорю, заказ роскошный, мечта, а не заказ. Поток, вари – не хочу, круглые сутки, сталь самая простая, электроды, как спички, копейки стоят.

– Рад за вас, – Игорь попытался закруглить странный разговор. – Я пойду, пожалуй.

– Погоди, – металлист вцепился в рукав крепкими пальцами в круглых пятнышках ожогов. – Погоди, мне надо рассказать кому-нибудь, не то лопну. Такая тоска, блин!

– Отчего же? Сами говорите: аванс, поток, загрузка.

– Я сборочный чертёж видел. Мне-то выдают на элементы, но там ерунда вышла с косынками, какой припуск делать – неясно, говорю: дайте общий вид, чтобы не напороть, а то потом не соберёте, моё-то дело маленькое, три элемента, тип «Аз», тип «Люди» и тип «Добро», дверь на петлях, дурацкие названия… Добро, прикинь!

– Обыкновенные названия, старорусская азбука.

– Погоди. Так вот, на сборочном чертеже общий вид, ну клетка и клетка, мало ли для чего, а там в легенде написано: «На двадцать человек». Понимаешь? Для людей клетки! На любой площади выгрузил, на болтах за пятнадцать минут собрал, и пожалуйте бриться – набивай! Людьми, понимаешь? Не депутатами, не нацгвардейцами, а людьми, то есть нами!

– Да ну, показалось вам, – неуверенно сказал Игорь.

– Мне?! Мне, Филимонову? Вчера новый чертёж присылают, на другую конструкцию, я гляжу: виселица разборная, блин. Я всякое говно варю тридцать лет, у меня чуйка. Точно тебе говорю: что-то будет осенью. Тип «Добро», понимаешь! Кому добро, а кому…

– Так откажитесь от заказа, раз такое дело.

– Не могу, – замотал головой Филимонов. – Я уже и сталь закупил, «Памир» платит, как из пулемёта. Не могу отказаться, выше моих сил. Вот так ночь не сплю, маюсь, думаю: всё, разрываю контракт. А утром приду – работа кипит, сварка искрит, таджики профилями гремят, носятся. Весело! Тут технологи облажались, там чертежи потеряли, этого отдерёшь, тому подзатыльника дашь, проорёшься – уже вечер. И опять ночь не спать, маяться. Знаешь, меня уже литр коньяка не берёт. Всё в башке эта виселица крутится, а на ней я висю… то есть, вишу. Филимонов собственной персоной, язык на плече, дерьмо из меня уже вытекло.

– Значит, не всё вытекло, – заключил Игорь и ушёл, не прощаясь.

Филимонов посмотрел ему в спину, крякнул и заорал:

– Мальчик! Ты, ты, с подносом, сюда иди!

Пограничный переход Россия-Идамаа, осень

Автобус стоял в очереди третий час. Старший ушёл договариваться, остальные маялись, как могли: впереди играли в карты, сзади время от времени раздавались взрывы хохота, рядом хрустели припасёнными огурцами, булькало и тянуло спиртным, хотя выпивать запретили строго-настрого; кто-то спал, кто-то тихо переговаривался. Макса аж мутило, так хотелось погамать, но мобильники отобрали ещё на выезде из Города, грубо обыскали, хлопая по карманам, из рюкзака забрали планшет. Макс чувствовал себя без гаджетов, как младенец, лишённый материнской груди, и чуть не плакал.

Соседом оказался седой дядька под шестьдесят, самый взрослый в группе, позывной «Отец». Макс видел его всего пару раз, Отец пейнтбол не уважал, считал придурью; рассказывали про него всякое и всегда шёпотом, оглядываясь; говорили, будто Отец прошёл и Афган, и Приднестровье, и Югославию, а последние полгода был в Африке. Сколько в этих рассказах правды, Макс не знал, но чувствовал себя рядом с ветераном неуютно.

Отец потянулся, хрустнул суставами, сказал:

– Вот так пацаны тоже сидели, ждали в восемьдесят втором на Саланге, а потом бензовоз рванул – и кирдык, двести «двухсотых». Там тоннель три километра, хрен выберешься.

– Это вы к чему? – осторожно спросил Макс.

– К тому, что жизнь прекрасна. Тут если что – прыгнул и в кустики, не в горном тоннеле, там-то не попрыгаешь, только если башкой о камень. И сидим с комфортом, кресла мягкие, кондишен, все дела. А не в кузове «зилка» жопы морозим, где холодно и дышать нечем, четыре километра над уровнем моря, кислорода жуть как не хватает. Так что нехрен ныть.

– Я не ною.

– Ноешь, я слышу, как всё в тебе хлюпает. Слабаки вы, порченое поколение, соплями истекаете. Вот ты хоть раз человека резал? Чтобы ножом, и в глаза смотреть? Чего молчишь? Да ты и не убивал никогда, вижу. Служил где? В связистах каких-нибудь?

– Я не служил, – тихо сказал Макс.

– Трындец, – Отец закатил глаза. – Понаберут салаг, и как с такими воевать? При первом же обстреле обосрёшься. Ладно, поближе ко мне держись, может, и выживешь.

Макс замер. Стало не по себе, словно в кинотеатре неожиданно врубили свет и сквозь экран в зал повалили настоящие монстры, объёмные и вонючие.

Старший вернулся с пограничником; сержант пошёл по проходу, раздавая паспорта из стопки. Мельком глядел в лица, называл торопливо фамилию, будто и ему тут было неуютно и хотелось поскорее закончить неприятную работу, выйти наружу, на солнце и воздух.

Отдал последний паспорт, вернулся к двери, оглянулся.

– Спасибо, товарищ сержант, – сказал старший.

Пограничник не ответил, скривился, вышел.

– Чего это он? – спросил Отец.

– Дык вставили пистона, сверху позвонили, чтобы без очереди, – усмехнулся старший. – Сейчас их граница, не ссать, морду кирпичом. Лишнего не говорить, мы спортсмены, едем на соревнования. Эй, на корме! Я кому сказал не бухать? Уши забило, шомполом прочистить? Доберёмся, будете сортир копать.

Сзади ответили:

– Как скажешь, начальник. Сортир не братская могила, можно и выкопать.

И захохотали.

Отец сплюнул прямо на автобусный пол, проворчал:

– Порченое поколение.

Особняк Акселя, осень

Белка притащила два бокала с замысловатым коктейлем, стали в угол, посматривая оттуда на клубящийся бомонд. Белка, перекрикивая рэпера, рассказывала:

– И руку протягивает, мол, обопритесь, сударыня, а я говорю: вы понимаете, что унизить меня пытаетесь, типа ставите на место, время патриархата давно прошло, другое теперь время. Слово за слово, я всё ему сказала, кукусику, и про кадровую политику, и про щипки за задницу, всё.

– А он что? – спросила Елизавета.

– Да психанул, теперь вот я без работы. Но удостоверение не отдала и десяток редакционных бланков с печатями стащила. Хотела хайп в сети поднять, жду, когда долги за фотки отдаст, неделя у него осталась.