Тимур Максютов - Чешуя ангела [litres]

– Всё верно, Семён Семёнович, поэтому я уже принял меры, вам пора узнать подробности. Вместо эпидемии – Сосновый Бор.

Динамик замолчал. Игорь подумал, что Аксель всё-таки выключил трансляцию, но спустя минуту олигарх сказал:

– Отлично, отлично. Аплодирую стоя. Память у народа, как у гуппи, про чуму давно забыли, а Чернобыль и Фукусима – вот они, вчера. Ветер с запада несёт на город радиоактивное облако, власти скрывают, «хомячки» обличают, стройки закрываются, двести тысяч гастарбайтеров мгновенно остаются без средств к существованию. Паника, бардак, бегство властей, закрытие аэропортов и вокзалов. Мобилизация, железная рука. Великолепно!

– За что вас уважаю, так это за умение немедленно уловить суть. Вот именно: ветер не откуда-нибудь, а с Запада!

– Это на поверхности. А взрыв станции организовали, конечно…

Запыхавшийся секретарь ввалился с двумя пакетами, затараторил:

– Еле нашли, Семён Семёнович терпеть не может арабику, только робуста.

Под потолком приёмной разнёсся грохот шагов, загремел голос Акселя из динамика:

– Ты где шлялся, придурок?!

Секретарь побледнел:

– Я это. Кофе вот, я сбегал.

– Кто-нибудь есть в приёмной?

Секретарь посмотрел на Дьякова.

– Никого, только этот.

– Какой ещё «этот»?

Рубашка на спине Игоря мгновенно намокла.

Идамаа, осень

– Не по себе так-то. Ни оружия, ни водки, не на что морально опереться в чужой стране.

Старший сказал:

– Оружие утром привезут, всё путём. А за водку сам пришью, никакого баловства до акции.

Отец хмыкнул:

– Чем пришьёшь-то, если оружия нет?

– А у тебя ножик попрошу.

Ножик у Отца был приметный – узбекский пчак, острейший, Отец с ним не расставался. Если менты долюбятся – ветеранское удостоверение в харю, сразу под козырёк.

Разместились в бывшем санатории при сланцевой шахте. Везде евроремонт, белоснежные унитазы, прислуга вежливая, а всё равно совок ощущается, как его ни замазывай: сквозь краску «Слава КПСС!» просвечивает.

Старший ещё раз наказал, чтобы без водки, и уехал в посёлок на встречу с агентом. Парни грустили, шатались по территории, к бармену приставали, а тот:

– Нелься, господа-a, сапрещено спиртное по условиям вашего поселения. Ви ше спортласед.

Парни хотели бармена побить, да без водки ни куражу, ни интересу, плюнули. Отец полюбовался на страдания однополчан, достал из рюкзака литровую бутылку кефира, объявил:

– Ладно, гаврики, дам разговеться, а то моё доброе сердце кровью плачет на ваши тоскливые рожи смотреть.

– Иди ты, Отец, со своим кисломолочным продуктом.

Отец усмехнулся, пробку свернул, сказал:

– Воду неси. Всему вас учить надо, салаги. Тут чистый спирт, считай, пять бутылок водки. Наш брат должен грамотно нагрузку считать, каждый лишний грамм в рюкзаке – это трата сил, которые могут понадобиться на последнем километре марша. Вот у тебя что в мешке, палка колбасы и хлеба кило? Ну и дурак. А у меня три батончика «сникерс», на сутки – за глаза. Учитесь, пока я жив.

Ребята повеселели, побежали за посудой, разложились в номере, все не поместились – в коридоре толпились со стаканами, оттуда гоготали. Отец произнёс первый тост:

– За начало курбан-байрама! Пусть у Ибрахима на этот раз не дрогнет рука.

Парни удивились, но разъяснений не попросили: во-первых, какие вопросы, когда пойло греется, а во-вторых, к странностям Отца привыкли; к тому же он на Востоке оставил полжизни и полведра крови, может, и ещё чего кроме малярии и гепатита подцепил.

Через полчаса горючее кончилось, едва раззадорив, ребята опять затосковали, но Отец сказал:

– Вот так, через лес, на юго-запад, два километра – и кишлак, там лавка. Я сотку евро заначил, шлите гонцов. Только аккуратно, чтобы на старшего не нарваться, он тоже где-то в том квадрате болтается.

– Откуда про лавку знаешь, Отец?!

– Зелёные вы, как пенис лягушки. Прежде чем куда-то влезть, надо изучить, как оттуда вылезать, знать пути эвакуации, возможные посадочные площадки и тэ дэ. Гугл-карты вам в помощь, сопляки.

– Красава, Отец!

Гонцов определили жребием, исключив Отца и Макса: Отцу по сроку службы не положено, а Макс – пентюх знаменитый, такие на родной сестре триппер ловят, либо заблудится, либо споткнётся на гладком месте и тару разобьёт.

Когда гонцы перелезли через забор и скрылись в чаще, веснушчатый с Кировского спросил:

– А почему «кишлак»? Разве у чухонцев так деревня называется?

– Какая разница, чухонцы, чехи, чурки, один хрен – неруси.

– И то верно!

– Ладно. Пока пацаны за горючим бегают, расскажу одну поучительную историю, как раз про кишлак.

Его название по-русски не выговаривалось: нелепая череда горловых звуков. Поэтому мы называли его просто – «Кишлак».

Он стоял у перекрёстка стратегических дорог. До столицы провинции, где аэродром, штаб дивизии и относительная цивилизация – сорок три километра. Сорок три километра от глухого средневековья до двадцатого века.

Кишлак представлял собой неряшливую кучу глинобитных хижин, будто господь, брезгливо кривясь, бросил в пыль горсть бараньих какашек. Кривые улочки, затянутые узлом, зловонные арыки, прикрытые, словно чадрой, глухими серыми заборами, которые и гранатомёт берёт с трудом.

А у перекрёстка – базар. Большой, пёстрый и пахучий, как юбка цыганки. Торгаши прибывали со всей провинции и даже, ходили слухи, с той стороны. Продавалось там что угодно – от патронов до медных кувшинов, от нежноглазых верблюжат до оптовых партий маковой соломки.

Война тысячелетиями бродила по долине между двумя горными хребтами, острыми, как ятаганы. Со времён Александра Македонского, Дария и других древних царей, настолько древних, что даже историки не знают их имён. Кишлак сжигали, растаптывали в прах боевыми слонами, расстреливали из бронзовых пушек, но он возрождался, вновь вылезал из голых камней, словно упрямый гриб. Уродливый, пыльный и живучий гриб. А первым появлялся базар, будто яркое пятно на шляпке.

Мы стояли на горушке. Пехотная рота, сапёрный взвод. И выпендрёжники-связисты наособицу. У связистов всегда был часовой, дымящийся на жаре в полной экипировке – в бронике, каске и тяжёлых берцах. Стоял, истекая потом, пучил лопающиеся глаза и хрипел на слоняющихся пехотинцев:

– Стой, эта… Стрелять буду.

Тоска, конечно, смертная, а не служба. На рассвете сапёры под прикрытием двух «коробочек» уходили чистить дорогу от мин – раскалённым летом, мерзкой зимой; короткой, брызжущей неожиданной зеленью весною. Каждый день. Дорога – важный кровеносный сосуд, не уберёшь вовремя холестериновые бляшки – дело кончится тромбом, омертвлением провинции. Повылезают из пещер бородатые «духи», вырежут всех… Лучше не думать.