Тимур Максютов - Чешуя ангела [litres]

– Неужели? Ай-яй-яй, не может быть!

Игорь вздохнул, сжал кулаки.

– Я понимаю, что для вас не существует понятия элементарного уважения к человеку, однако…

– И это верно понимаешь, – перебил Аксель. – Вас миллионы, я один. За что вас уважать? Вас с лопаты говном кормишь, а вы причмокиваете и норовите лопату облизать. Давай покороче, Дьяков, времени нет.

– Хорошо, совсем коротко: Рамиль не даст вам бессмертия. Концентрат из крови Конрада не имеет никаких волшебных свойств, это выяснили ещё в пятьдесят третьем, я видел отчёты Специнститута Академии медицинских наук. Рамиль вас использует, выжмет и выбросит. В искусстве идти по трупам он может вашим коучем работать.

Аксель нахмурился:

– Почему я должен тебе верить?

Игорь понял: заглотил, надо подсекать.

– Вам известна история гибели афганского кишлака Бахоризуммурад в восемьдесят пятом? Архивы зачищены, прямых упоминаний нет, но мне удалось восстановить картину по косвенным данным, в частности, по журналу боевых действий сто сорок седьмого мотострелкового полка.

Аксель не перебивал. Слушал.

Демократическая Республика Афганистан, 1985 г.

Кишлак стоял здесь вечно, с тех самых пор, как белоснежный ангел из древней памирской легенды обгорел до черноты, разбился об лёд и превратился в дракона.

Строились и исчезали города, возвеличивались и распадались империи, кости могучих героев покрывала пыль забвения, непобедимые армии унавоживали поля, а кишлак по-прежнему стоял на перекрёстке дорог. Купцы останавливали караваны в тени его вековых карагачей, чтобы передохнуть после долгого пути через горы и перед долгим путём через пустыню; путники омывали уставшие ноги и рассказывали удивительные истории о том, что видели в путешествии, и о том, чего не видел никто; паломники шли поклониться вечным богам, имена которых теперь забыты, а кишлак надстраивал над плоскими крышами новые этажи для подросших сыновей, хоронил стариков и баюкал младенцев.

На рынке у перекрёстка дорог продавалось и покупалось всё: индийские слоны, персидские бронзовые пушки, ковры со сказочными узорами и юные рабыни. Кишлак покоряли, облагали данью, сжигали дотла, растаптывали в пыль, а он возрождался, давал приют гостям, услаждал их глаза зеленью молодой листвы, желудок яствами, а слух – игрой на рубабах, дуторах и карнаях.

– Потому что музыка лучше, чем рёв пушек, а торговать лучше, чем воевать, – сказал Мухаммад и огладил белую бороду. – Бахоризуммурад – мирный кишлак, мы всегда договариваемся.

Шурави было трое. То есть, конечно, их было гораздо больше, говорят, двести семьдесят миллионов, а в трёхстах метрах от дома Мухаммеда – четыре боевых машины пехоты и два грузовика, набитые солдатами, но по условиям переговоров в кишлак прошли только эти трое. Первый, плечистый полковник с сожжённым солнцем лицом, настоящий воин и вождь, второй – капитан, бледный, расплывчатый, ускользающий, словно болотная тварь, и третий. На третьего Мухаммад старался не смотреть, потому что высокий с тюркскими скулами, в выгоревшем камуфляже без погон, был тем самым Аждахом, нехорошие слухи о котором ходили от Кундуза до Кандагара, от притоков Пянджа до бурых вод Гильменда, от предгорий Памира до песков Регистана; везде, где появлялся Аждах, дело кончалось большой кровью, гибли и пуштуны, и таджики, и русские, доказательством тому бойня в Панджшерском ущелье прошлогодней весной.

Аждах говорил на таджикском, как на родном, поэтому переводчика не понадобилось; Мухаммад, в свою очередь, заявил, что немного знает русский.

– Самовар, комиссар, пулемёт, – сказал Мухаммад и улыбнулся, но в глазах старика таился страх.

– Странный у него словарный запас, – хмыкнул капитан.

– Нормальный, – сказал Аждах. – Его отец ушёл из советского Бадахшана в двадцать восьмом, с бандами Ибрагим-хана. Так что маленький Мухаммад успел немного изучить русский язык.

– То есть потомственный басмач, – удовлетворённо кивнул капитан. – Хорошо его наши товарищи учили, раз запомнил только комиссара и пулемёт.

Мухаммад смотрел на говорящих, не понимал, но продолжал улыбаться; у старика уже болели скулы, но отец учил: будь ласковым до последней секунды, нож всегда успеешь достать, да прятать будет поздно.

Полковник мрачно сказал:

– Рамиль Фарухович, может, перенесём ваши историко-лингвистические исследования на потом? Нам нужен этот перекрёсток, кровь из носу. Обстановка в провинции, да и на всём северо-востоке, полностью зависит от кишлака.

– Это ясно, – кивнул Рамиль и повернулся к старику. – Мухаммад-ака, мы ждём от вас верного решения. Мы хотим, чтобы Бахоризуммурад оставался мирным и не допускал к себе душманов.

– Мы мирные люди, торговцы, – немедленно ответил старик.

Когда Рамиль перевёл, капитан усмехнулся:

– Ага. Только есть агентурные сведения: у него четыре сотни бойцов, и оружие получше, чем доисторические карамультуки.

Старик понял без перевода. Продолжая улыбаться, сказал:

– Мы мирные люди, но всегда готовы за себя постоять. Каждый мужчина кишлака станет воином, если понадобится. Времена трудные, бандиты шастают.

Посмотрел на шурави, спохватился:

– Видит Пророк, мир ему, я не вас имею в виду. Мы готовы взять на себя обязательства по поддержанию мира и порядка в округе, но хотелось бы услышать и ваши предложения.

– Торгуется, барыга, – усмехнулся капитан, обнажив мелкие острые зубы. – Рамиль Фарухович, скажите ему, что мы готовы дать денег. Двадцать тысяч долларов из спецфонда, наличными, разумеется.

Старик выслушал, прикрыл глаза. Молчал, шурави терпеливо ждали. Наконец, произнёс:

– Моё солнце клонится к закату. Когда придёт время, покинутое душой тело омоют и покроют саваном, в котором не будет места для денег. Мои сыновья знают: чистую совесть не купишь. Ручей, неся ледяную воду с отрогов Гиндукуша, звенит на камнях, смех внучки звенит, словно струны дотара – клянусь могилой отца, да почиет он в садах Всевышнего, слава ему, эта музыка стократ ценнее звона монет.

– Цену набивает, – хмыкнул капитан.

– Я не отказываюсь от денег, – продолжил Мухаммед. – Наша школа совсем развалилась, а больницы никогда не было. Двадцать тысяч долларов – очень большие деньги, но деньги – искушение нечистого. Пусть же они послужат богоугодному делу, превратятся в новую школу и больницу, пусть добрая память о щедрых шурави живёт в поколениях.

– Мы согласны, по рукам, – сказал Рамиль.

Даже мрачный полковник улыбнулся, довольный исходом, но старик произнёс:

– Подождите, мне нужны гарантии.

– Моего слова недостаточно? – прищурился Рамиль.

Старик посмотрел в глаза Аждаха и твёрдо сказал: