Павел Гигаури - Соб@чий глюк [litres]

Мне одиннадцать-двенадцать лет, мы с мальчишками, которые, как и я, приехали в деревню на лето, лазим по порожнему зданию церкви. Под ногами битый кирпич, на стенах едва проглядывает стершаяся побелка, в окнах нет стекол, свет вливается снаружи беспрепятственно, но потом быстро растворяется в сумерках между стенами церкви.

Мы поднимаемся по узкой винтовой лестнице, ведущей к звоннице, и оттуда сверху смотрим на окрестности. Человеку нравится смотреть на землю сверху: то ли тесно на земле, то ли летать хочется, то ли кажется, что, забравшись телом наверх, душу тоже поднимаем наверх, поскольку душа ведь при теле.

Холмы, река, рощи – все перед глазами на все четыре стороны, но все – одно целое. Ветер непрерывным воздушным потоком, не замедляясь ни на секунду, рвется через колокольню и словно ищет крылья, чтобы подхватить тебя и унести. Давно было. Но вот вспомнилось.

– Иваныч, а церковь так и не восстановили? – спросил я громко, чтобы мой голос догнал впереди идущих.

Иваныч, а за ним и отец остановились, я быстро нагнал их.

– А кому восстанавливать-то? Местных почти и не осталось, а тем, кто на лето приезжает, им это зачем? – отозвался Сергей Иванович.

– А дед ведь у церкви похоронен? – обратился я к отцу.

– Да, там, на старом кладбище.

– Сходим?

– А туда сейчас не попадешь, – ответил за отца Сергей Иваныч, – осенью и весной низину заливает, мостки сгнили, новые делать некому. Вот и получается, что на кладбище можно попасть только летом. Конечно, можно и зимой попробовать, но снегу порой столько, что туда просто так и не доберешься.

– Получается, Иваныч, что помирать тебе можно только летом, – резонно заключил я.

– Если чтоб похоронили на старом кладбище, то да, – смиренно согласился Сергей Иваныч.

– Жалко. Хотелось бы к деду, – вдохнул я.

– Ничего, летом сходим. Может, вот на Троицу и сходим, – предложил отец.

Мы вышли на дорогу, ведущую в деревню, и уже подходили к дому. Тут Сергей Иваныч откололся от нас, сказав, что ему срочно нужно сбегать домой.

– Давай быстрей, – напутствовал его отец. – Я привез «Белугу» – суперская водка, надо же попробовать.

– А че ее пробовать, выпьем, и делу конец. Все равно лучше моей мухоморовки не бывает, – решительно заявил Иваныч.

Мы вошли в дом, отец начал собирать на стол. Я подошел к старому, чуть замутненному зеркалу, которое еще хранило в себе изображение деда, молодого отца, а может, даже и бабушки, и заглянул в него правым глазом. Тот, увидев отражение левого брателло, пришел в ужас. Оба века и все, что было вокруг, раздулось и приобрело неприятный темно-синий цвет.

– Вот сука водяная! Чем он меня, ногой, что ли? Отец, что с глазом-то делать? Может, примочки какие-нибудь?

– Какие тут в деревне примочки? Льда нет. Попробуй тряпку с колодезной водой, она холодная. Старики говорили, пятак приложить медный – помогает.

– Отец, какой пятак? О чем ты? Это твои старики говорили о царском пятаке! А сейчас какое время?

– Вот-вот, время – лучший лекарь, приложи время к глазу, и все само пройдет, – философски заключил отец.

– Время тоже в дефиците, оно, похоже, здесь остановилось, – проворчал я, продолжая рассматривать правым глазом свой левый. – Да хрен с ним, рассосется.

– Организм молодой, все заживет, как на собаке, – подтвердил отец.

– Опять собаки, везде собаки, – хмыкнул я, отходя от зеркала.

В сенцах послышался шум, и в дом вошел Сергей Иванович:

– Здорово, мужики, давно не виделись, – поприветствовал он нас и положил на стол какой-то сверток.

– Что это? – спросил отец.

– Это мой лещ!

– Так я же проиграл спор, это я должен тебе пять тысяч, – чуть удивился я.

– Конечно! Гони пять тысяч, раз проиграл, – радостно отозвался Иваныч. – Но! Меня совесть мучает.

– Это почему? – поинтересовался отец.

– Потому что, говорят, из двух спорящих один мудак, а другой – гондон, – торжественно заявил Сергей Иванович.

– Я, понятное дело, мудак. А почему ты гондон? – спросил я, не очень понимая, куда он клонит.

– Мудак – потому что не знает, а все равно спорит. А гондон знает, а все равно спорит.

– И откуда ты знал, что там водяной живет? Он тебя тоже отмудохал в свое время? – спросил я.

– Нет. Зачем? Мне отец еще говорил: «Не плавай у кручи, там водяной живет. Он не любит, когда люди туда лезут», – сказал Сергей Иваныч.

– И ты отцу поверил?

– А то как же! – удивленный моим вопросом, отозвался он.

– То есть сам ты не пробовал там плавать?

– Нет. Я что, чумовой, что ли? – отозвался Сергей Иванович. – Но когда ты решил полезть в воду, мне интересно стало. Думаю, а что из этого выйдет? Вдруг водяной переехал куда?

– Да. На повышение пошел. А вы, папаша, что скажете? Вам ваш отец, мой дед говорил про водяного? – спросил я отца.

– А как же! Говорил, – отозвался отец.

– Говорил. Ага! А что же ты меня не отговаривал лезть в воду?

Отец чуть замялся:

– А мне самому было интересно, что будет. Да и потом, ты бы меня не послушал все равно.

– Папаша, а если бы водяной утопил меня прям на ваших глазах? Вас бы совесть не мучила? – спросил я с обидой.

– Водяной людей не топит, – вмешался Иваныч, – это все сказки. Люди сами тонут. Нажрутся и лезут в воду. Дурь свою распускают. Или нырнут спьяну, не зная броду. Человек сам себе больше враг, чем водяные да лешие.

– Понятно. То есть шансов у меня не было. Все меня втихаря сдали, даже ты, Собакин, дармоед, – заключил я и пошел доставать бумажник, чтобы отдать проспоренные деньги.

– Ладно, Егор Трофимович, доставай свою необычную водку, – подвел черту Иваныч. – Давай выпьем за Егорыча, он храбрый мужик.

– Хоть и мудак, – вставил я.

– Я тебе скажу, что не каждый в своем уме останется после такого, – заступился за меня Сергей Иваныч.

Отец достал из ведра с холодной водой бутылку водки и стал обтирать с нее воду, а Сергей Иванович развернул свой сверток, в котором покоился неимоверных размеров копченый лещ, и начал его чистить.

Наконец бутылка была открыта, рыба почищена, хлеб нарезан. Отец поднял бутылку над столом и чуть наклонил ее, готовый разливать неприятную на вкус бесцветную жидкость:

– Ты будешь? – спросил он.

– Буду, – строго ответил я, с одной стороны, чувствуя, что надо промыть себя изнутри, а другой стороны – сделать так, чтобы меньше досталось моим теперь уже собутыльникам.

У отца чуть поднялись брови, но он молча налил мне, потом Иванычу и себе.

– За тебя, Артем Егорыч! Ты настоящий мужик! Молодец! – провозгласил тост Иваныч.

– За тебя, сын! – отозвался отец.

– И вам здоровья! – отозвался я и выпил свою дозу.

Отец и Сергей Иваныч последовали моему примеру. На несколько секунд воцарилось молчание – рты у всех были заняты.