Павел Гигаури - Соб@чий глюк [litres]

Что-то было в нем нереальное, но при этом он очень даже реально стоял передо мной. Старичок застенчиво подошел к противоположному краю лавки и присел на нее. Мы оба погрузились в тишину, которая периодически прерывалась отцовским храпом. Пауза затягивалась.

– Ты настоящий? – спросил я.

– Сам иногда толком не знаю, – отозвался старичок, – все один да один. От одиночества вроде как и время остановилось.

– Я не хочу тебя обидеть, просто если ты настоящий, то это хорошо, все нормально, а если нет, то мне надо будет лечить голову. А у меня голова за последнее время и так перегружена, – осторожно объяснил я свой вопрос. – И как мне тебя называть?

– Называй просто – Дедушка, – сказал мой новый знакомый.

Я осторожно покосился на Дедушку: он сидел на скамейке, свесив ноги, которые не доставали до пола, и смотрел в пространство перед собой.

– Дедушка, а почему ты спросил, буду ли я драться?

– Ну, ты же с водяным подрался! Я же не знаю, что там у вас с ним произошло. Хотя, по совести сказать, водяной всегда был буян и драчун. Дикий совсем, живет в воде, людей вокруг нет: одни рыбы да русалки. Того и гляди сам такой же стану от одиночества. Хорошо, хоть твой отец иногда приезжает. Жизнь совсем другая стала.

– Я с водяным драку не начинал. Я поплыл, а он на меня напал, – объяснил я. – И честно говоря, хорошо отделал. Вон глаз подбил.

– Ты в его омут полез, что ли? – спросил Дедушка по-деловому.

– А кто его знает? – честно признался я. – Иваныч сказал, что там живет водяной, доплыви туда и обратно, и все.

– И ты знал, что он там, а все равно поплыл? – неодобрительно покачал головой Дедушка.

– Я не верил, что водяные существуют, – оправдался я.

– А теперь?

– А теперь у меня синяк под глазом, – ответил я. – Странно все…

– Что странно? – переспросил Дедушка.

– А все, Дедушка, странно. Вся жизнь странная.

– Это правда. Вся жизнь так поменялась, что и непонятно, что происходит с людьми. Все разбежались, хорошо, иногда на лето приезжают, детишек привозят, а многие как в воду канули.

– Ты это про что, Дедушка? – спросил я.

– Люди пропадают, – грустно ответил домовой.

– В каком смысле? – не понял я.

– В таком. Были семьи, люди жили себе и жили, вот на этой печке детей заделывали, маленькие человечки рождались, росли, шумели. Старики на погост, а им на смену маленькие приходили, так оно все и крутилось. А сейчас?

– А что сейчас? То же самое, – ответил я.

– То же – да не то же, – передразнил меня Дедушка. – Все дома пустые стоят, на всю деревню три семьи, да и у тех все дети уехали. Вот и твой отец уехал из родного дома.

– Люди в городе живут, что тут особенного? – не понял я.

– Я о городах говорить не могу – там не жил. Но то, что дома опустели здесь, я вижу. А дом без хозяина – сирота. А дома нет – и домового нет.

– А куда домовой девается, если дом разрушается? – задал я вопрос, одолеваемый любопытством.

Вместо ответа Дедушка повернул голову в мою сторону, и в лунном свете я увидел его светящиеся глаза, в которых была грустная усмешка. Он чуть пожал плечами. А потом, помолчав, неуверенно сказал:

– Я слышал, некоторые обратно в лешие подались, но я думаю, что навряд ли. Домовые раньше лешими были, но потом как-то так получилось, что люди леса рубили, дома строили, вот в этих домах лешие прижились и стали домовыми. Но жить домовому среди леших не подарок, лешие дикие, грубые, вроде твоего водяного, драчуны. А домовой, он к дому, к семье привык, потому и зовут его – домовой. Так что нет дома – нет и домового.

– Дедушка, иди ко мне жить. У меня большая квартира, я теперь вообще один живу, с псом.

– Спасибо за приглашение. Очень благодарен. Но не может домовой жить в городе, уж так мир устроен, люди там другие совсем, – как-то неопределенно ответил Дедушка.

– Места у меня там достаточно, моя квартира больше, чем эта изба, в несколько раз, балкон есть свежим воздухом подышать, – не унимался я. Уж очень мне было жалко нашего домового.

– Я же тебе говорю, в городе жизнь другая совсем, люди другие, – не изменил своего объяснения Дедушка.

– Объясни, чем? Я понимаю, что другая, но почему ты там не можешь жить?

– Люди там по-другому живут, свободу потеряли совсем, – попытался объяснить мне домовой.

– Мне кажется, что в городе больше свободы, чем здесь, – возразил я.

– То, что ты называешь свободой, оно вовсе и не свобода даже. Ты видел когда-нибудь, как цепной пес свою нужду детородную справляет? – вдруг спросил Дедушка.

– Нет, не приходилось, – честно признался я в нехватке жизненного опыта.

– А вот так! Он, бедный, на цепи, подруги у него нет, он сам по себе. Так вот, он достает свою красную залупу, стоит на трех лапах, а четвертой эту самую залупу трогает, пока малафья не потечет. Это все от несвободы, от цепи. А скажи мне теперь, по-честному, разве люди в городе не так себя ведут? Как псы подневольные? – совсем грустно спросил Дедушка.

– Я вижу, что ты мысль глубокую, Дедушка, развил. Я так сразу тебе ответить не могу, чтобы поверхностным дураком не выставиться, но на первый взгляд люди в городе трахаются не переставая, и особых ограничений нет – полная свобода. С кем хочешь, когда хочешь, где хочешь, сколько хочешь или можешь!

– Была бы елда – найдется… – многозначительно не закончил фразу Дедушка. – То, что ты говоришь, – это все пустое, они этим занимаются, а деток не рожают, это значит, что больше как цепные псы, чтобы жжение внутри удовлетворить. А выхода этому нет. А так вот на такой печке мужик свою бабенку приголубит, а она от этого под сердцем понесла, а там, глядишь, и маленького человечка родила, и все порядком.

С нашей печки раздался богатырский храп.

– По совести сказать, Дедушка, люди сейчас больше об удовольствиях думают, чем о детях, – ответил я на замечание домового.

– Нет, не об удовольствии, – не согласился домовой, – какое удовольствие и радость может быть больше, чем растить человечка?

– А о чем же они думают? – не понял я.

– В том-то все и дело, что ни о чем! Но каждый человек, даже самый окаянный, в душе, иногда совсем в сумерках в душе знает, что хорошо, а что плохо. Головой они могут и не знать, а там, где-то в душе, понимание есть. Вот, к примеру, те, кто здешний храм разорили, все плохо кончили: кто спился, кто от несчастного случая ушел, кто от болезни. Народ говорил: это их Бог наказал. А Богу что, больше делать нечего, как дураков наказывать? Дурак сам себя накажет без божьей помощи. Это и к твоему двоюродному прадеду относится, он был один из них. Так к чему я это говорю? К тому, что люди в душе понимают, что живут поганой жизнью, и поэтому не хотят детей в эту жизнь рождать.

Я посмотрел на Дедушку, он сидел, чуть опустив голову, его белая голова и борода серебрились в рассеянном лунном свете. В избе наступила тишина, даже отец перестал храпеть. «Это все реально или я в бреду делириума?» – подумал я в отчаянии.