Ян Валетов - Не время умирать [litres]

Огневая мощь Бегуна и Сибиллы многократно превышала все возможности людей Долины, но местных было много, в ближнем бою заточка и дубина не менее эффективны, чем автомат. Рукопашная будет означать верную смерть. Губы Книжника растянулись в недоброй улыбке.

Как там говорили в Парке? Не можешь выменять? Укради. Не можешь уговорить? Обмани.

Взрыв впечатлил толпу, испугал, заставил держаться на расстоянии. Олдер с горящей бородой добавил впечатлений. Оставалось только направить их мысли в нужное русло и не ошибиться. Люди Долины примитивны, но по-своему не глупы. И обмануть их будет сложно, но возможно. Он умней. Он будет драться не только за себя, а это важно. Это очень важно!

– Люди Долины! – крикнул он, окончательно срывая голос. – Вы еще можете спастись, если принесете предназначенные нам жертвы! Готов ли наш поезд, люди Долины?! Готов ли Последний поезд отправиться в путь?!

– Прикажи им не приближаться, – попросила Сибилла. – Тебя они послушают. Я не могу видеть, как они на меня пялятся! И на него!

Свободной рукой она поправила привязанного к груди бэбика, который с аппетитом лакомился материнским молоком. Во второй руке жрица держала пистолет со спущенным предохранителем.

Книжник не сомневался, что в случае угрозы ребенку она начнет стрелять без промедления и колебаний. Колебаться перед тем, как лишить кого-то жизни, было совершенно не в ее характере. И если говорить начистоту, то Книжник не мог осуждать решительность Сибиллы устроить людям Долины кровавую баню и не собирался призывать жрицу к гуманности.

Все объяснялось просто: он заглянул в вагоны Последнего Поезда.

Теперь Тим знал, что будет являться ему в ночных кошмарах до конца жизни. Если бы люди Долины пожирали своих врагов и пленников в голодные времена! Если бы! Возможно, Книжник мог бы их простить. Он прекрасно помнил Голодную Зиму в Парке, пусть Беспощадный защитит нас от такого!

Тогда и он, и Бегун были слишком малы, чтобы участвовать в жребии: киды не ходят на собрания племени и не могут голосовать – таков Закон. Но, несмотря на малолетство, то, что происходило в последние дни той страшной зимы, намертво врезалось в память Тима.

Он помнил, как плакали от голода малыши в общей спальне, как бранились герлы, разделяя скудный паек между детьми, как страшно и надсадно выла вьюга за окнами и ей вторили вольфодоги, подошедшие вплотную к жилью челов, чего не бывало ни до, ни после того.

Отвар из коры и крысиных костей, постоянная боль в животе и единственная мысль днем, ночью и даже во сне: где найти еду? В засыпанном снегом Парке съели все, что можно было съесть, и даже то, что съесть было невозможно, а весна все не начиналась и не начиналась.

Но племя выжило. Вкус сладковатой похлебки, которой их кормили тогда, Книжник был бы рад забыть, да не мог. Не получалось.

Он знал, что такое голод. Он знал, что голод безжалостен. Он знал, во что голод превращает челов. Его соплеменники и в сытости не были добряками, а уж когда речь шла о выживании, то не признавали никаких границ.

Но дело было в том, что люди Долины не голодали. И в их случае нечего было ни понимать, ни прощать.

Бегун, заглянув в вагон, побелел так, что ожоги и рубцы на его лице стали алыми, как свежие раны.

– Да трахни их Беспощадный! – выдавил он, с трудом сдерживая рвотный позыв.

Из вагона несло гнилой плотью и экскрементами. Впрочем, слово «несло» не отображало густую многолетнюю вонь, которую можно было нарезать пластами. В полутьме ворочались человеческие обрубки, более напоминающие белых червей, чем людей.

– Гребаные твари! Челоеды… – Бегун лязгнул остатками зубов и сплюнул в сторону, жмурясь от отвращения.

Вождя переполняла злоба, она клокотала у него в горле, рвалась наружу, а Книжник еще по старым временам помнил: когда Бегун взрывается, то кому-то несдобровать. Но Бегун не взорвался, а перегорел. Он спрыгнул со ступеней кэрроджа на каменную насыпь, присел и сразу как-то сдулся, ссутулился, посмотрел на Сибиллу растерянным больным взглядом.

– Что же это такое, блядь… – выдавил из себя он, дергая обожженной щекой. – Что же это, блядь, такое?

– Их надо добить, – прошептала Сибилла в здоровое ухо Книжника. – Нельзя их так оставлять…

– Если мы это сделаем, – ответил Тим, – то нам точно конец. Поезд для них священный…

Он поискал сравнение.

– …как Зал Жертв у вас в Сити. Как Башня Справедливости в Тауне.

– Ты оставишь их тут? – Жрица посмотрела на Книжника недоверчиво. – Ты оставишь их подыхать в собственном дерьме?

Книжник посмотрел ей в глаза – два горящих драгоценных камня на татуированном лице – и отрицательно покачал головой.

– Бегун, – позвал он, и вождь поднял голову. – По-моему, пришла пора поговорить с нашими ночными знакомцами. Ты как?

Тот посмотрел на Тима, и от кривой усмешки, проступившей на его лице, могло бросить в дрожь даже тех, кто его не знал. А тех, кто знал, на что он способен, – тем более.

Мелкого ночного гостя к ним привели сразу же, даже повторять не пришлось – сами местные и привели с поклонами. Вождь умел быть убедительным, когда хотел, а в личине олдера – пожирателя душ – от него просто веяло смертью.

Недобро поглядывая, Бегун взял пленника за грудки, пару раз приложил затылком о колесо локомотива и начал задавать вопросы, но на этот раз с помощью тесака (так некогда делал Резчик в парковой Библиотеке). Возможно, Бегун уступал Резчику в мастерстве, хладнокровии и заточке лезвий, но значительно превосходил покойного в уровне мотивации.

Охотник и так был напуган до поноса, а после первых же порезов принялся рассказывать все, что знал и чего не знал, – не остановить.

Проблема заключалась в том, что он мало знал либо умело врал. Чтобы разобраться, где правда, а где ложь, надо было нарезать его ломтиками, и вождя это устраивало, но Книжник сообразил, что тактику пора менять, не проливать лишней крови, а просто пригласить на беседу одну из острозубых девиц. Например, ту, что была с охотником в ночном походе.

И Книжник вежливо пригласил. Местные заартачились, но когда Бегун, поигрывая тесаком, пошел на толпу, острозубая вышла ему навстречу сама. Она была одета иначе, чем во время встречи на разрушенной станции, казалась чуть выше, чем ночью, и теперь ее было сложно перепутать с челом. Назвать ее привлекательной не смог бы никто, но внешность была запоминающаяся. На угловатом лице острозубой герлы особенно ярко выделялись густые, сросшиеся к переносице брови, а кожа на широких скулах была причудливо изуродована шрамированием. Ровный, чуть широковатый нос девицы внезапно заканчивался злым крючком, узкий рот напоминал разрез, а черные, почти лишенные белка глаза смотрели так неприязненно, что Книжник невольно тронул торчавшую из-за пояса пистолетную рукоять.