Ян Валетов - Не время умирать [litres]

– Он замерз, – робко сообщил Бегун, поглядывая на орущего малыша.

– Я знаю, – сказала жрица и сбросила одежду.

Она осталась в одних ботинках – маленькая, складная, мускулистая, не как герла, а как хантер или следопыт. Казалось, ее тело состоит не из плоти и крови, а вырезано из цельного куска ценного дерева, настолько велико было сходство со статуэткой, сделанной умелыми руками мастера.

Сибилла подняла руки, обнимая огромный шар луны, висящий в небе, и запела неожиданно низким сильным голосом.

В этой песне не было слов: всего лишь несколько мелодичных нот, следовавших друг за другом в определенном порядке, но звучали они удивительно приятно, и жрица повторяла напев, раз за разом чередуя ноты так, что они сложились в ритмичный напев.

Не переставая петь, Сибилла то поднимала, то опускала руки, и крылья, вытатуированные у нее на спине, двигались так, словно она собиралась птицей взлететь над грязным настилом. Ее голос, ее движения завораживали куда круче шаманской пляски в клубах дыма от горящего чарра. Тим никогда в жизни не слышал ничего подобного: ее пение заставляло сердце биться в определенном ритме, а голову – идти кругом.

Малыш все еще сучил крошечными ножками и орал, но его плач затихал по мере того, как голос матери становился все громче и громче.

Продолжая петь, Сибилла встала на колени перед сыном, Книжник и Бегун опустились на колени по обе стороны от нее, и жрица взяла их за руки.

Ее ладони обжигали, как огонь. Книжник почувствовал, как чужое тепло вливается в него, разгоняя кровь. Ладонь Бегуна, которую Книжник сжимал второй рукой, была все еще холодна, как лед, но внутреннего огня, переполнявшего хрупкое тело жрицы, хватало на всех. Через несколько ударов сердца бэбик оказался в кольце горячих рук, затих, перестал плакать. Глаза его распахнулись и взгляд приобрел пугающую осмысленность.

Напев Сибиллы стал еще громче, достиг самой высокой ноты и внезапно оборвался.

Тишина звенела. Тим слышал, как его сердце колотится о ребра, как пульсирует кровь в раскаленной руке жрицы, как бьется пульс в налитой жаром руке Бегуна.

Три сердца стучали, как одно единое целое. Казалось, все трое и дышат в унисон.

– Воин Сити! – прогудела Сибилла. – Как твое имя?

– Как твое имя? – отозвалось эхо. – Как твое имя?

Или это только показалось Тиму?

Он готов был поклясться, что ответ на отраженный эхом вопрос исходит от малыша, но вовремя сообразил, что вещает Сибилла, хотя голос был настолько низким и мужским, что не мог принадлежать ни младенцу, ни герле!

– У меня нет имени!

– Имени… Имени… – передразнило эхо.

Бэбик смотрел на мать как завороженный.

Он не боялся, и ему уже было нехолодно. Глядя на его личико, можно было с легкостью вообразить, что он прекрасно осознает происходящее вокруг.

– Твоя мать даст тебе имя! – пропела Сибилла. – Твоя мать – луна, и два твоих отца!

Она разомкнула кольцо рук и взяла бэбика на руки.

Миг – и она показала его луне, протянула в звездную пустоту неба. Малыш окунулся в лунный свет, как в молоко, восторженно засмеялся, и от этого звенящего смеха Книжника вдруг бросило в дрожь.

Звук нежных колокольчиков разнесся над черной лаковой равниной, отражаясь от нефтяной грязи, словно тысячи льдинок столкнулись в холодном воздухе.

Бэбик смеялся и тянул руки к луне с такой же любовью, как за секунду до того тянулся к матери.

– Тот, из чьего семени он пророс, – сказала Сибилла своим обычным голосом, продолжая держать бэбика над головой, – давно мертв. Но вам двоим – он обязан жизнью. Вы должны дать имя последнему воину Сити. Теперь он и мой, и ваш сын!

Она повернулась к вождю.

– Как твое имя?

– Бегун…

– Разве мать назвала тебя так?

Бегун покачал головой.

– Меня никто не называл иначе с тех пор, как я стал кидом, – сказал он упрямо.

– Как назвала тебя мать? – переспросила жрица. – Назови твое истинное имя перед лицом Беспощадного!

– Она называла меня… – произнес тот негромко, через силу, и Тим вдруг понял, что Бегуну до ужаса тяжело выдавливать из себя слова.

Что-то мешало ему ответить прямо на вопрос Сибиллы, и это что-то было очень важным для него. Нужно назвать всего лишь имя, данное при рождении! Но вождю надо было на это решиться.

И Бегун глубоко вздохнул… и решился.

– Мать звала меня Мо, – сказал он смущенно. – Просто Мо.

Тим невольно улыбнулся.

Сложно было представить себе менее подходящее для Бегуна имя.

Мо.

Попробуй это имя на вкус, и сразу же на ум приходит толстый неуклюжий кид с доброй улыбкой, а не поджарый, как молодой вольфодог, жестокий вождь Паркового племени. Имя Мо не годится для того, кто окровавленными клыками выгрыз власть, расправившись с конкурентами.

Тин по имени Мо не имел ни единого шанса занять место вождя. Тин по имени Бегун мог в одиночку подчинить себе племя.

Чел по имени Мо мог бы, рискуя собственной жизнью, спасти чужого бэбика. Чел по имени Бегун в любой ситуации выбрал бы для жизни только себя.

Ничего удивительного, что в Парке никто и никогда не называл вождя его настоящим именем. В Парке он был только Бегуном, старшим в Совете четверых, – и никем другим. Сейчас он мог быть самим собой. Нужно было только захотеть.

– Перед лицом луны, перед лицом матери, перед лицом Беспощадного… – камлала Сибилла. – Поклянитесь, что всегда будете защищать этого ребенка и заботиться о нем!

Жрица повернулась и сперва протянула бэбика Бегуну.

Тот посмотрел на малыша с растерянностью, переглянулся с Книжником и несмело протянул руки. Глаза у него подозрительно повлажнели, и ладони подрагивали, выдавая волнение.

Он взял крошечного бэбика и, подражая Сибилле, поднял его навстречу лунному свету.

– Клянусь! Клянусь перед его матерью и луной защищать этого бэбика, как собственного сына! Да живет он вечно!

Вождь осторожно, словно ребенок был из стекла, передал малыша Книжнику, и Книжник принял драгоценный груз, подхватив бэбика под спину и крошечную хрупкую шейку.

Малыш подрос с того момента, как Тим извлек его – окровавленного и бездыханного – из чрева матери. Он лежал у Книжника на ладонях, и нефтяная грязь, которой были покрыты руки Тима, почти не пачкала его розовую нежную кожу. Ребенок смотрел на него глазами взрослого чела, смотрел пытливо, доброжелательно, но все равно Тиму было не по себе. Дети не должны так смотреть! И никогда не смотрят!

Тим поднял малыша над собой.

Луна заслоняла горизонт. На ее огромном белоснежном теле можно было рассмотреть складки гор, рытвины долин и ущелий, очертания морей и странные круги, напоминавшие то ли шрамы от фурункулов, то ли пулевые попадания. Книжник еще никогда не видел такой огромной луны. Здесь, рядом с Оушеном, она выглядела иначе, чем в Парке, и была воистину огромна.