СССР 2061 - СССР-2061. Том 9

Средства полученные во время Постфактума были направлены на национализацию ряда предприятий подпадающих под «Три Э».

В последний день Постфактума И.И. Иванов вышел на трибуну Мавзолея и после того, как вычитал итоги своей политики, произнёс фразу:

— А теперь, будет наказан последний преступник, — и ввёл неизвестное вещество в себе в вену.

Позже, при анализе его поведения психологи выделили ряд признаков «положительного отклонения» от психической нормы. Заключающегося в том, что после потери всей семьи у Иванова появилась навязчивая идея о наказании виновных, по его мнению, властей.

После Постфактума и с появлением системы «Вече» президентский пост в СССР был упразднён, а высшей властью стало правительство.

Позади хлопнула дверь тамбура, дохнуло холодом. Михаил не стал оборачиваться – и так знал, кто это может быть. Пожалуй, нетрудно догадаться.

— Мама-то разрешила?

— Конечно разрешила!

— А если позвонить? — он положил руку на телефонную трубку.

— Да звони, пожалуйста, — сказал Лешка, и добавил тоном шантажиста:

— Только я, пап, обижусь тогда, что ты мне не веришь. Рука застыла на аппарате.

— А с Янкой кто ей поможет?

Дочка родилась месяц назад, уже здесь, и, как это и положено в ее возрасте, с удовольствием превращала жизнь родителей в круглосуточный аттракцион под названием «грудной ребенок».

— Янка тихая сегодня, меня мама потому и отпустила. — Лешка переступил с ноги на ногу и добавил негромко:

— Ты, пап, все-таки им лучше не звони, они уже легли, наверное… Ну что – я тебе врать что ли буду?..

— Ну ладно, — сказал Михаил и развернулся на кресле к сыну. — Ночуй уж, если охота.

— Ага! — Лешка тут же подкатил себе второе кресло и уселся рядом перед пультом. Пробежал глазами по россыпям разноцветных индикаторов. — Ну как у нас сегодня поле? Без флюктуаций?

— А что такое флюктуация? — спросил Михаил с интересом.

Лешка почесал макушку, поглядел по сторонам, но там подсказки не обнаружилось.

— Ну, — сказал он неуверенно, — это такая штука… Ну что-то нехорошее, в общем. Михаил хмыкнул.

— Пап, ну ты же сам докладываешь по утрам: «поле стабильное, без флюктуаций». Пап, а это такие дырки, да? Дырки в поле? Слышали бы тебя физики… Нет, сынок, дырки – это уже все, это – в

убежище и носа не высовывать. А флуктуации – это изменения напряженности и структуры поля в ту или другую сторону. Ясно? Лешка покивал, но видно было, что ясно ему не все.

— Ладно, — сказал Михаил, — замнем. Ну, что сегодня будешь делать?

— Так, — сказал Лешка и посмотрел вверх. — Так, значит, посмотрим на Джуп, ребята говорят его сейчас хорошо видно… Потом будем разговаривать. Про марсиан, да. Потом чаю попьем… Потом еще поговорим… А потом – он зевнул – я на диван лягу, а ты меня курткой укроешь, и историю расскажешь…

— Все по полочкам разложил – значит, я остаюсь без чая, без куртки, и на полночи без бинокля… А скажи, отрок, что тебе дома под одеялом не спится? На нормальной кровати, а?

«Отрок» подъехал на своем кресле вплотную и потерся головой об отцовское плечо, подлизываясь.

— Ну-у, пап… Дома тоже хорошо, а иногда и тут можно… С тобой…

— Подхалим, — сказал Михаил растрогано. Тут зазвонил мобильный.

— Привет, — сказала Зоя. — Чудовище приехало?

— Приехало, рядом сидит, сочиняет программу на ночь. Как там малая?

— Дрыхнет, — сказала Зоя задумчиво. — Даже удивительно. Взрослеет, наверное… Слушай, Миш, ты его уложи там не очень поздно, а то в школу не поднять будет.

Михаил покосился на сына – тот с постным видом уставился на дисплей, но уши аж подрагивали от напряжения.

— разбудим, — сказал он, — у меня тут на улице пожарная бочка, вода поутру – самое то. Мертвый вскочит.

— Да, и на улицу его не пускай особо. Он, обормот, без куртки умчался, я поздно спохватилась… Слушай, а может он смотается туда-сюда? Я ему куртку дам, а тебе еще бутербродов?

— Нет уж, — сказал Михаил. — Нечего ему по ночам кататься. Здесь чего-нибудь найдем.

— И то верно, — согласилась Зоя. — Ну ладно, спокойно подежурить. Целую.

— Спокойной ночи, родная.

Он отбился, осторожно взял Лешку за ухо и повернул его лицом к метеопанели.

— Плюс шесть в куполе. Чем ты думаешь, вообще? Почему без куртки?

— Да ладно, пап…

— Что «да ладно»? Тот год из соплей не вылезал. Вот чихни только.

— Ага, — сказал Лешка невпопад, — не чихну. Забыл про куртку. Дома тепло, у тебя тепло, по дороге педали крутишь – тоже тепло… Пап, а давай правда сгоняю! Я быстро!

— Не сгоняешь, нечего ночью гонять.

— Ну почему? Километр же всего…

— Хоть сто метров. Пойми ты – это не Земля.

— Да здесь все искусственное, — возразил Лешка. — на Земле в сто раз опаснее. Ну что тут может случиться?

— Все, что угодно, — отрезал Михаил.

Сын примолк, покрутился в кресле туда-сюда (он и вправду был легковато одет – длинные шорты да футболка), потрогал подсохшую корочку на коленке.

— Вообще-то знаешь, пап, — проговорил он медленно, словно размышляя вслух, — ты прав, наверное. Я на велике сюда ехал – остановился на полпути. Темно, сзади холмы, поселка не видно, тебя тоже не видно. И будто совсем один. И звезды. Он вдруг зябко поежился и вновь прижался к отцу.

— Они, пап, другие совсем, не как у нас. Яркие такие и …безжалостные, как иголки. Ты не волнуйся, я буду осторожный.

Кода одиннадцать лет назад Михаил впервые взял в руки крошечный пищащий кулечек он не испытал особых эмоций; подумал с отстраненным недоумением: «сын» – и все. И тянулось это довольно долго. Было – чего греха таить – глухое раздражение, когда младенец будто из зловредности организовывал свой распорядок так, чтобы довести до кругов перед глазами двоих взрослых, когда полностью одетый перед прогулкой (перед зимней прогулкой!) карапуз сообщал что хочет писать, когда вдруг начинал капризничать и никак его не получалось утихомирить. Но постепенно, с первыми улыбками, с первыми корявыми словами, с беззубым заливистым смехом, в груди стал ощущаться теплый пушистый шарик. И очень скоро, осторожно высвобождая руку из цепких пальчиков, уснувшего после очередной сказки «с продолжением», сына он вспоминал себя трехлетней давности и неодобрительно морщился. Дальше – больше, смешной толстячок вдруг вытянулся и стал до немозможности самостоятельным первоклашкой, а потом вечно нестриженным (интересно, как это у него получается) тощим почти подростком, а шарик в груди рос и теплел. Бывало, конечно, что за колючесть и дурные пререкания не по делу хотелось влепить наследнику леща, но зато когда Лешка становился таким вот задумчиво ласковым – от нежности болело в горле.