Урсула Ле Гуин - Слово для «леса» и «мира» одно

— Сенсор Осден, — сказала она, — пожалуйста, ответьте мистеру Харфексу!

— Как я могу что-либо «улавливать» извне, — ответил Осден, не оборачиваясь, — пока эмоции девятерых гуманоидов-невротиков извиваются вокруг меня, точно черви в банке? Когда мне будет что сказать вам, я скажу. Свои обязанности сенсора я знаю. Однако, координатор Хайто, если вы еще раз позволите себе приказывать мне, я сразу их с себя сложу.

— Очень хорошо, мистер Осден. Надеюсь, больше приказывать мне не понадобится. — Гулкий голос Томико был спокоен, но обращенная к ней спина Осдена словно бы чуть-чуть вздрогнула — как будто закипавшая в ней злоба физически его обожгла.

Заключение биолога оказалось верным. Когда они приступили к полевым исследованиям, то не обнаружили животных даже в микробиоте. Никто здесь никого не ел. Все живые организмы поддерживали свое существование с помощью фотосинтеза или были сапрофитами, то есть жили за счет света или за счет разлагающихся органических веществ, а не чужой жизни. Растения, бесчисленные растения. И ни единого вида, знакомого пришельцам из вселенной Человека. Бесконечные оттенки насыщенных и бледных зеленых, лиловых, фиолетовых, бурых и красных тонов. Бесконечная тишина. Двигался только ветер, покачивая ветки и листья, теплый вздыхающий ветер, обремененный спорами и пыльцой, разносящий душистую бледно-зеленую дымку над морями колышущихся трав, над верещатниками без вереска, по лесам без цветов, где никогда не ступала ничья нога, которых не видели ничьи глаза. Теплый печальный мир — печальный и безмятежный. Разведчики прогуливались, точно любители пикников, по солнечным фиолетовым зарослям хвощей и папоротников, переговариваясь почти шепотом. Они знали, что их голоса нарушают безмолвие миллиарда лет, безмолвие ветра и листьев, листьев и ветра, дующего, затихающего, снова дующего. Они разговаривали тихо — но они были людьми и потому разговаривали.

— Бедняга Осден! — заметила Дженни Чон, техник-биолог, ведя реактивный вертолет над Северной полярной зоной. — Такой сверхчувствительный приемничек в его черепной коробочке, а принимать нечего. Ба-альшое разочарование.

— Он сказал мне, что ненавидит растения, — засмеялась Оллеру.

— А ведь, казалось бы, они должны быть в его вкусе, потому что не допекают его, как мы.

— Не могу сказать, что я сам в таком уж восторге от этих растений, — проворчал Порлок, глядя на лиловые волны Северного полярного леса внизу. — Одно и то же, одно и то же. Ни разума, ни перемен. Человек, оказавшийся там в полном одиночестве, быстро потеряет рассудок.

— Но там все живое, — возразила Дженни Чон. — А раз живое, то Осден должен его ненавидеть.

— Ну, в сущности, он не такой уж плохой, — великодушно заявила Оллеру, и Порлок, покосившись на нее, спросил:

— Вы с ним спали, Оллеру?

— Какие вы, земляне, все грязные! — крикнула Оллеру сквозь слезы.

— Конечно, не спала! — бросилась на защиту Дженни Чон. — А вы, Порлок?

Химик неуверенно засмеялся — хе-хе-хе. Его усы покрылись брызгами слюны.

— Осден не выносит, чтобы к нему прикасались, — прерывающимся голосом сказала Оллеру. — Я как-то совершенно случайно задела его плечом, а он… а он отбросил меня, словно какую-то мерзость. Мы все для него мерзость.

— Он само зло, — произнес Порлок таким голосом, что обе женщины вздрогнули. — Рано или поздно он сорвет экспедицию, перессорит всех нас тем или иным способом. Помяните мои слова! Он недостоин жить с другими людьми!

Они приземлились на Северном полюсе. Полуночное солнце тускло освещало пологие холмы. Щетина коротких сухих зеленовато-розовых моховидных трав тянулась по всем направлениям, которые были одним направлением — на юг. Придавленные немыслимой тишиной трое разведчиков установили инструменты и принялись за работу — три вируса, еле заметно копошащиеся на шкуре неподвижного гиганта.

Никто не приглашал Осдена в эти поездки ни как пилота, ни как фотографа, ни для ведения записей, а сам он своих услуг не предлагал, и потому редко покидал базовый лагерь. Он обрабатывал собранные Харфексом ботанические таксономические данные на корабельных компьютерах и помогал Эскване, чьи обязанности здесь сводились к проверке корабельных систем и мелкому ремонту. Эсквана теперь много спал — по двадцать пять часов и больше из тридцатидвухчасовых суток, внезапно погружаясь в дремоту над разобранным радиотелефоном или при проверке реаверта.

Однажды координатор решила провести день на базе и понаблюдать. Кроме нее осталась Посвет Тоу, подверженная эпилептическим припадкам: утром Маннон уложил ее в состоянии превентивной кататонии под терапевтические токи. Томико диктовала сообщения на запоминающие устройства и исподтишка следила за Осденом и Эскваной. Прошло два часа.

— Для герметизации этого соединения вам понадобится восемьсот шестьдесят микровальдов, — сказал Эсквана своим мягким нерешительным голосом.

— Естественно!

— Извините. Я просто заметил, что вы установили на восемьсот сорок…

— И как только выну, заменю на восемьсот шестьдесят. Когда у меня возникнут затруднения, мистер инженер, я попрошу у вас совета!

Минуту спустя Томико оглянулась. Эсквана, разумеется, крепко спал, посасывая большой палец.

— Осден!

Белое лицо не повернулось. Осден промолчал, но было ясно, что он с нетерпеливым раздражением слушает ее.

— Вы не можете не знать, как уязвим Эсквана.

— Я не отвечаю за его психопатические реакции.

— Но за свои вы отвечаете. Эсквана абсолютно необходим для наших исследований здесь, а вы — нет. Если вы не в состоянии справиться со своей враждебностью, то вообще держитесь от него подальше.

Осден положил инструменты и встал.

— С удовольствием, — сказал он обычным злым, скрежещущим голосом. — Вы даже вообразить неспособны, каково терпеть иррациональные страхи Эскваны. Разделять его гнусную трусость, вместе с ним пугаться каждого пустяка!

— Вы пытаетесь оправдать свою жестокость по отношению к нему? Мне казалось, у вас достаточно самоуважения для подобных уверток! — Томико почувствовала, что дрожит от злости. — Если ваша эмпатическая восприимчивость действительно вынуждает вас делить отчаяние Андера, то почему она не порождает в вас хоть тень сострадания?

— Сострадание! — повторил Осден. — Сострадание! Да что вы знаете о сострадании!

Она не спускала с него глаз, но он не смотрел на нее.

— Хотите, чтобы я выразил в словах вашу эмоциональную реакцию на меня в эту минуту? — спросил он. — Я сумею сделать это более точно, чем вы. Я натренирован анализировать такие реакции по мере того, как воспринимаю их. А я их воспринимаю — и как!

— Но можете ли вы требовать от меня хорошего отношения, пока ведете себя подобным образом?