Олег Фурашов - Последний мужчина

— Да уж…, — не смог сдержать улыбки зелянин. — А во-первых?

— А во-первых, приоритетный критерий личности для нас — милосердие. Это первая заповедь тау. Запомните, пожалуйста: у нас тот самый привлекательный, кто самый милосердный.

— Запомню, — устало пообещал зелянин.

— И вы, Роман, — снисходительно резюмировал его оппонент, — постепенно пр имите нашу систему асексуальных ценностей. Вот обвыкнитесь, попривыкните…

— Нет! — утомлённый проповедью чуждых взглядов, с прорвавшейся горячностью возразил тот.

— Привыкните-привыкните, — покровительственно тронул его за плечо Бол. — Время и УПСы лечат. И когда вы примите…

— А я сказал — нет! — взорвался от негодования долго сдерживавшийся Роман. — Ни за что не приму! Я мужик! Я мужик до кончиков ногтей и до мозга костей! Я был мужик, я есть мужик и мужиком умру! — и он вдарил кулаком по столу так, что и сам стол, и стул, на котором по ту сторону стола сидел Бол, подпрыгнули сантиметров на двадцать. — А тому, кто попробует сделать со мной обратное, я выдерну руки и вырву язык!

— Я солидарен с вами, я солидарен с вами, Роман, — стараясь умиротворить его, затараторил побледневший куратор, хватаясь за стол, чтобы не свалиться на пол. — Я же не о вас веду речь. Вас мы не тронем. Я же говорю вообще…Понимаете, вообще…А-абстрактно говоря…А-абстрактно говоря… Не имея в виду вас…Но в принципе процесс исчезновения полов не остановим. Ведь так?

— Нет, — набычился Загорцев, словно вознамерился ещё и забодать и без того перепуганного Бола. — Нет. Вечно будут те, кто хочет нежить женщину и рожать с ней детей!

— Хорошо-хорошо, нет, — угодливо поддержал его таутиканец. — Тогда подскажите, каким образом можно противостоять тому, что у мужчин естественным путём неуклонно падает уровень тестостерона и андрогена? Понимаете: неуклонно.

— Я бы стал…Я бы стал…, — лихорадочно ища выход, озирался по сторонам мыслелоб. — Я бы стал…А-а-а! Я бы ввёл искусственный мужской отбор!

— Это как?

— Селекция настоящих мужиков. Культивирование традиционалов. Да я бы кровью!..Да я бы зубами! — захрустел кулаками зелянин.

— Верю-верю, — торопливо поддакнул ему куратор, на всякий случай вновь хватаясь за край стола. — Если так, то…Но как же быть с остальными? У кого падает…этот…уровень…

— А что остальные? Пущай себе ютятся.

— Как это: ютятся?

— Ну, на острове, там…А-а-а, в Арктиде с пигвинами! Га-га-га! — не без сарказма и злорадства натуральным образом заржал Роман.

— Так ведь это не политкорректно. Это нарушение законов толерантности!

— Да навалил я большую кучу на вашу толерантность!

— Погодите…Погодите, а…А если остальных — большинство?

— Не может такого быть!

— Как не может? У нас ведь стало.

— Ну, дак, распусти метросексуалов! — обозлился Роман — Где разврат — там и дегенерат. А здоровая природа — здоровая порода. Знаете, что такое: щепка на щепку лезет?

— Щепка на щепку?…, — растерялся Бол. — Понятия не имею, — пораскинув мозгами, поражённо признался он. — Хотя…Простите, конечно, сударь Загорцев…Я вам бесконечно благодарен за то, что вы меня спасли…Но ведь и ваша личная порода оказалась не идеальной. Вы же были подвержены ретро-вирусу…

— Что ж, окажись я метросексуалом — руби и меня! — с чапаевской беспощадностью, словно шашкой, наотмашь махнул рукой тот. — Только шалишь, сударь Бол, шалишь! По мужской части у меня был полный ажур! Га-га-га! — со злостью и с прорезавшимся превосходством опять захохотал Роман.

— И всё же, сударь Загорцев, — уже себе под нос шептал Бол, опасаясь, что инопланетянин его услышит. — У вас явная аномалия…У вас концентрация тестостерона в организме раз в сорок превышает норму! Вам срочно нужен УПС-99…

Из центра социальной реабилитации домой Загорцев возвратился не в славном, а, наоборот, в дурном расположении духа. Он считал себя волевым спортсменом и человеком. Однако беседа с Болом надломила его. Так уж странно получалось, что добрые таутиканцы изо дня в день причиняли ему боль. Тем, что лишали его надежды на встречу с любимыми людьми, на профессиональное занятие футболом, на возможность быть общественно востребованным существом. Сегодня, вдобавок, они, вольно или невольно, лишили мечты о возвращении на родину.

«И превратили в эстетического урода, — „добил“ персональное самолюбие Роман, поглядев на собственное отражение в зеркале. — Чрезмерной добротой и интеллектом твоя рожа, брат, явно не блещет».

Впрочем, Загорцев тут же спохватился и мысленно отругал своё внутреннее «я» за типично имперское пристрастие винить в собственных бедах кого угодно, только не себя. В конце концов, не таутиканцы же занесли в его организм ретро-вирус, не они же его усыпили, не они уничтожили Зелёнку. «Возьми себя в руки, парень, — корил он себя. — Ведь ты же имперский человек!» И ещё ему стало стыдно за свою варварскую браваду оголодавшего самца, за гонор и заносчивость.

Из ипохондрии его вывел замерцавший красный индикатор голографа. Это был сигнал о каком-то важном общественном событии. Роман включил аппарат и почерпнул из анонса, что по центральной программе транслируется заседание Высшего Совета. Мыслелоб тотчас переключился туда.

И сразу же очутился в гуще дискуссии таутиканцев о путях спасения фауны далёкой планеты Эребру, где возобновилось извержение гигантского вулкана, сопровождавшееся излиянием лавы и выбросом пепла. Вскоре заключительное слово взяла основная докладчица. И из справочных титров стало ясно, что это выступала секретарь Высшего Совета матрона Юна.

Увидев её, Загорцев был приятно удивлён: то оказалась молодая таутиканка приятной наружности. Конечно, сухопарость, сутуловатость и выступающие лопатки, свойственные всем матронам, чуть портили её фактуру. В прочем же она была весьма и весьма привлекательна — даже с точки зрения мужчины-зелянина. Однако по-настоящему Романа поразило миловидность её лица, источавшего бесконечную нежность. Тем самым она напомнила ему Юлечку. Его любимую Юлечку.

Загорцева сроду не волновали красавицы с кукольно-холодными чертами лица — внешность не трудно подретушировать. Ему были безумно симпатичны истинные женщины, а их отличало выражение подлинной нежности, которую не нанесёшь никаким макияжем и не наработаешь самой искусной и артистичной мимикой. Так сквозь облик светится душа женщины, созданной для любви: в первую очередь — к детям, во вторую — к мужчине. Для той любви, что умерла на планете Таутикан, всецело уступив место доброте.

И ещё одно немаловажное обстоятельство. Заседание транслировалось в режиме «реалити». И ноздрей россиянина, чутко затрепетавших, словно у шалой гончей в пору хмельной весны, достиг естественный аромат тела, источаемый матроной — ведь таутиканцы не пользовались благовониями. Естество матроны отдавало запахом, напоминающим ландышевый. Такую же ландышевую прохладу всегда несло с собой и дыхание Юленьки; ландышами пахла её кожа; ландышевую свежесть молодости несли с собой выделения её желёз внутренней секреции. И спустя тысячелетие, в судьбе мыслелоба случился невероятный поворот сюжета, вновь подарив ему благолепный незабываемый аромат.