Олег Фурашов - Последний мужчина

Наступил черёд Романа. Мыслелоб и не собирался запираться. Он не раскаивался в некорректном поступке.

— Да, я поцеловал сударыню Юну, — играя желваками на скулах, непреклонно твердил мужчина. — Поцеловал потому, что она мне нравится и как женщина, и как личность, и просто как…живое телесное создание. Я — мыслелоб. И ничто мыслелобово мне не чуждо. А мыслелоб призван нежить женщину и воспитывать детей! И за себя мне стыдно исключительно перед сударыней Юной. И ей я приношу искренние извинения за несдержанность. Ей всё и решать. А до остальных мне и дела нет.

Зафиксировав мнение Загорцева, эксцессоры перешли к заслушиванию Веба, а за ним и Юны, вынужденно присутствовавшей при исследовании обстоятельств по инициативе Бонза.

— Да, сударь Загорцев преступил зону интимного общения, — красиво заалела она приятным лицом, когда наступил её черёд. — И он, вне всякого сомнения, пренебрёг таутиканским этикетом. Между тем…Между тем, мне его…безусловное невежество не причинило особых…особых страданий и…и неудобств. Я полностью прощаю его и не имею претензий. Он же раскаялся. Я верю, что в грядущем он не допустит…кгм…проступков. Осмыслив происшедшее, я поняла, что у мыслелобов зачастую инстинкты довлеют над интеллектуально-волевым началом. Сударя Загорцева спровоцировала обстановка, двойственная для зелянина. И я не желаю, чтобы из-за меня пострадало разумное существо. Тем более, что вчера я узнала историю его жизни и то, как он попал на Тау…

Присутствующие шокировано внимал непоследовательности и противоречивости суждений особы с безупречной репутацией — весьма витиеватый пассаж!

Эксцессоры удалились из зала в совещательную комнату, где пребывали в тяжких раздумьях и жарких спорах полдня.

Из оглашённого вечером резюме вытекало, что вестники Фемиды в конце концов расценили выходку Загорцева в качестве деликта, имеющего публичную значимость, а не как малозначительный приватный казус. Оступившемуся объявлялся выговор, а сверх того ему запрещалось приближаться к матроне Юне ближе, чем на десять официальных зон общения. Общественная мера воздействия и ограничение автоматически отменялись по истечении года, при условии примерного поведения Загорцева.

Так Роман поставил себя «на одну доску» со сквернословом Тверизовским.

Роман ждал гостя. На горизонте его приключений вот-вот должен был появиться новый персонаж. Дело заключалось в том, что, благодаря посредничеству куратора Бола, Загорцев установил-таки заочный контакт с зелянином «номер три» — Акакием Талалаевичем Фомкиным. Предварительно соотечественники созвонились, и с минуту на минуту имперянин Фомкин должен был пожаловать в жилище Загорцева.

Наконец раздался звуковой сигнал. Хозяин поспешил в прихожую и распахнул входную дверь квартиры …

…Фомкин оказался высоченным и худющим мыслелобом преклонных лет с красными воспалёнными глазами и рыжей бородкой. Он ежесекундно вздрагивал и оглядывался с таким видом, словно за ним гнался палач с топором. Если бы не последнее обстоятельство, выдававшее странную пугливость, да не крайняя худоба, Фомкин вполне сошёл бы за Джорджа Бернарда Шоу. А так получался натуральный дистрофический типаж с патологическими замашками.

После насторожённых общепринятых фраз знакомства земляки разместились в зале, и Загорцев лаконично поведал рыжебородому фабулу собственной жизни.

— …Вот и вся незамысловатая моя стезя, — завершил он изложение биографии. — Пардон, а вы чем болели в прошлой жизни, Акакий Талалаевич? — поинтересовался в свою очередь Роман.

— Да ни чем я не болел, — тревожно озирался его сосед по сторонам. — Я безнадёжно здоров. Неизлечимо здоров я.

— Тогда извините, — исправился хозяин. — Стереотип мышления подвёл: ведь меня достал ретро-вирус…Борис Абрамович также страдал хронически. Да и Бол рассказывал про экспедицию таутиканцев на Зелёнку, когда спасли анабиозников…Вот я про вас и подумал…

— Здоров, как бык, — заявил худющий, как велосипед, новый знакомый.

Он доказательно надул бледные и впалые щёки, демонстрируя тем самым квазиизбыток телесной мощи, и вдруг неожиданно свалился на пол, с кряхтением заглядывая под диван: «О-хо-хо, гре-хи наши тяж-кие…Вроде пусто, никого нетути…»

«Псих. Мания преследования. Параноидальный синдром», — предположил Загорцев про себя, но вслух, естественно, не высказал диагноза.

— Что же тогда вас привело на Таутикан? — участливо спросил он, незаметно отсаживаясь подальше от рыжебородого, как от прокажённого. Так, для профилактики.

— Происки и интриги, — ответил Фомкин, присаживаясь. И внезапно упав с дивана, заглянул под тумбу, на которой стоял голограф. — Происки и интриги, — повторил он, отряхивая колени и возвращаясь на диван. — Видите ли, могодой чемодан, я был лучшим хакером планеты. В той епархии мне не было равных.

— Простите за недалёкость, а кто такой «хакер»?

— Хакер? — переспросил Акакий Талалаевич, параллельно проверяя под рубашкой собственные подмышки на предмет отсутствия присутствия преследователей. — Хакер — ас взлома замкнутых электронных систем. Корифей вскрытия изолированных банков компьютерных данных. Гроза хранителей ненавистнических тайн. Я томился и засыхал в обществе, которое ханжески именовало себя открытым, но при том имело массу государственных и мизантропических секретов. Чинуши всех мастей возвели во главу угла контрреволюционное глобальное утаивание…Вот что такое, по-вашему, молодой человек, революция? — с непредсказуемой резкостью осведомился он.

— Революция?… — несколько опешил от нелогичного перехода Роман. — Хм…Сходу и не скажу.

— А я скажу, — отслеживающе заглянул к нему под рубашку дистрофический типаж, будто именно там засело упомянутое им явление. — Революция — это когда борьба с борьбой борьбуются. А глобальное утаивание? Это когда секрет с секретом секретятся. И с ним я категорически борьбовался. Допустим, спецслужбы прячут опасные заготовки от имперян, а я их р-раз — за ушко, да на солнышко! Сдул их пароль, похитил заготовку, стырил проектик, да через Интернет и оповестил всех. Или, минобороны мериканцев зачало изобретать…одну фигню…А я умыкнул разработку и сделал достоянием гласности. Благо? Ещё какое! Я главный последователь и продолжатель дела зелянина Жули Санжа.

И ополчились на меня бюрократы, чинуши и спецслужбисты всего мира, — замельтишил руками Фомкин, точно отбиваясь и сбрасывая с себя мириады насекомых. — Они полезли, полезли, полезли!..Поползли, поползли, поползли!..Затаскали по судам. Трах-тибидох!.

«А Акакий-то, как пить дать, — современник Тверизовского», — немо констатировал Загорцев, услышав знакомое словечко из лексикона Бориса Абрамовича.