Олег Фурашов - Последний мужчина

Общепризнано, что чиновник и его должностное кресло взаимно влияют друг на друга. И ещё не известно, чьё воздействие решающее. Так вот, бюрократическая должность ровно настолько же программировала поступки главного этика, насколько он домогался её. Та синекура, что таутиканцам была противна и комплектовалась по остаточному принципу (как в мальчишеском футболе: лучшие отряжаются забивать голы, а в ворота ставят «ботаников»), Бонзу представлялась священной. В свою очередь ортодоксальная въедливость дисциплинированного служаки пришлась «ко двору» в надзорной инстанции. И педант, пройдя служебную лесенку с низшей ступени, «на безрыбье» был избран главным этиком. Минули годы, менялось бытие, но не эволюционировал и не развивался Бонз. Он всё радикальнее костенел в заскорузлом мундире.

Если уж эволюционное реформирование таутиканского уклада раздражало Бонза, то появление на таутиканской «сцене» карикатурных персонажей зелян просто привело его в бешенство. Ему чудилось, что поступки инопланетян грозят мирозданию полным крахом. Ведь далёкие таутиканские предки не зря предупреждали: «Пусть Таутикан летит в тартарары, но торжествует порядок и дисциплина!»

От невозможности раз и навсегда избавиться от гнусных возмутителей спокойствия типа Тверизовского, Загорцева и иже с ними, у Бонза развился страшный невроз. Бонз медленно околевал — бесперспективность убьёт кого угодно.

И не было бы ему счастья, да несчастье помогло. Как-то раз Бонза посредством видеотелефона таутиканка Уиз известила о том, что Загорцев нарушает этикет в обращении с одной её знакомой. Жаль, что осведомительница отказалась подать официальное заявление, равно как и идентифицировать личность пострадавшей. Зато автоматически зафиксированный видеоотчёт остался. Слабоватый и скудный, а всё ж повод, который до поры неприкаянно болтался в архивных файлах.

Вскоре к блюстителю нравов легально обратился куратор Бол, уведомивший о повышенной агрессивности Загорцева, бредившего сексуальной революцией. Правда, Бол не настаивал на радикальных мерах, полагая, что достаточно будет ввести в рацион инопланетянину УПС-99.

Это уже было кое-что! С двумя «сигналами» воспрянувший духом Бонз и отправился к председателю Высшего Совета Вебу. Он шёл, подпрыгивая от зуда нетерпения и почёсывая выходы слизистых отверстий. На сей раз этик решил не форсировать событий и применить обходной манёвр.

Говорят, что не всякий умный — хитрый, зато всякий хитрый — умный. Тяжба с изворотливыми инопланетянами заставила Бонза преобразиться в хитроумную бестию. И он им стал.

Председатель Высшего Совета Веб тоже был нестандартным таутиканцем. В положительном смысле данного словосочетания. Он был умницей и волевым индивидом. Если сила ума и сила характера были исчерпывающими предпосылками настоящего руководителя на Зелёной планете, то для Тау этого было недостаточно. Доброта для таутиканцев была превыше всего. И Веб, естественно, славился добродетельностью.

В течение последнего года правления к Вебу довольно регулярно поступала информация о проделках зелян. Но лидер тау-сообщества не придавал сигналам чрезмерного значения, оценивая их адекватно: так хозяин снисходительно пофыркивает над проказами недостаточно вышколенного пролазы-кота — пускай с ним разбирается хозяйка. Однако с некоторых пор провинности инопланетян и его стали донимать. С этой вызревшей психологической установкой он и принял Бонза.

Когда Бонза пригласили в кабинет председателя Высшего Совета, тот работал за компьютером. Лобастый Веб встал, приветствуя вошедшего на субсенсорном уровне, и общепринятым знаком предложил присесть.

— Я к вашим услугам, сударь, — сказал он главному этику.

— Даже не знаю, с чего и начать, — заёрзал тот по креслу седалищем. — Ожегшись на молоке, дую на воду. Хочется избежать пристрастности. Может, для завязки разговора, просто посмотрим вот это?

И Бонз достал микродиск. Веб включил голограф, вставил накопитель информации в процессор суперкомпьютера и в гнетущей тишине ознакомился с обращениями Уиз и Бола от начала до конца. По истечении видеоряда, он долго тёр ладонью лобастую голову.

— …Н-да, — проронил лидер таутиканцев после продолжительного раздумья. — Надо определяться. Эдак мы сами взрастим беду на собственной грядке. Представьте себе, Бонз, позавчера я вхожу в кабинет сударыни Юны, а у неё в вечерних сумерках светится квантовая стереографика. Там стилизованно изображена она, а подле неё — сударь Загорцев в закамуфлированном виде. Через минуту изображение пропало. Спросил: чьё творчество, она пояснила, что не знает. И мало того, она отвечала не с открытым таутиканским достоинством, а дикарски смутившись. Загорцев оказывает на неё недопустимое влияние. И сама уважаемый секретарь стала рассеянная, несобранная, заговаривается. Думается, было бы непредусмотрительно оставлять брутальные акты зелянина без последствий. Единственно, у нас нет формальных поводов для реагирования. Хотя, почему нет? Обращения сударыни Уиз и сударя Бола. Плюс графическое изображение. Плюс выговор оступившемуся Загорцеву.

— Как минимум, ситуацию нужно держать под контролем, — вкрадчиво вступил в диалог Бонз. — Отслеживать контакты и Загорцева, и зелян вообще.

— Вы правы, — согласился Веб. — Вы — главный этик, вам и флаг в руки. Я со своей стороны тоже попытаюсь кое-что предпринять.

Минувшим утром Уиз устроила головомойку Загорцеву, обвиняя его в невнимательности и равнодушии. «Ты молчишь да сопишь носом, — прокричала ему напоследок она. — За три часа ты не рассказал мне ни одной смешинки! И ещё ты два раза меня назвал Юной…Между нами всё кончено. Я тебя бросаю!» И она ушла из его квартиры, хлопнув дверью.

Потому в полдень, играя с Фомкиным в компьютерный футбол, Роман никак не мог отрешиться от нехорошего осадка. Из-за отвлекающих дум игра у него, естественно, не ладилась, и двукратный чемпион мира по настоящему футболу «летел» неофиту со счётом «ноль — пять».

Акакию Талалаевичу кибернетическое противостояние, напротив, удавалось. И он умиротворённо мурлыкал себе под нос довольно противную песенку своей молодости: «…Какая боль, какая боль! Аентина — Мамайка: пять — ноль!»

У Фомкина полоса «чёрной рецессии» сменялась ремиссией. Просветление было стабильным, и он находился «на подъёме». Роман заметил, что на хакера избавление от одиночества и общение с соотечественником вообще подействовало благотворно. Старик успокоился, стал доверчивее, реже озирался и рассуждал всё более здраво. Паранойя, «ворча и огрызаясь», отступала в самые отдалённые лабиринты его душевной организации.