Сергей Лукьяненко - Знание - сила: Фантастика. 2006-2010

— Ты вернулась, — облегченно выдохнула я, стараясь сесть. После обморока голова у меня была легче тонкостенной амфоры из красной глины, я воспринимала происходящее без изумления и только радовалась, что все закончилось хорошо. — Какая ты молодец, что все-таки вернулась!

— Нет, — вздохнула другая я, — та дура не скоро очухается от любовной лихорадки, если очухается вообще. Только не вздумай снова падать в обморок, — быстро добавила другая я, заметив, что меня качнуло, — ты мне нужна соображающей. Хоть и немного.

— Что происходит? — я наконец смогла ответить. Сердце бухало у меня в груди, а в голове кружились пустые обертки мыслей.

— Нас стало трое, — спокойно сказала другая я, будто это было что-то само собой разумеющееся. — Знаешь легенду об андрогине — человеке, совмещающем в себе и мужчину, и женщину? Потом боги будто бы разделили его, и с тех пор люди бродят по земле, стремясь воссоединиться со своими половинками, — другая я хмыкнула, — половинками! Как же! Скажем лучше, четверть досталась ему, и тут уж как повезет, бывают мужики из сердца, больше — из головы, а меньше всего, ладно уж, как бы им ни хотелось обратного, меньше всего — из фаллоса. А три четверти того андрогина достались женщине. То есть нам. Вот у нас с тобой и с той глупышкой, что живет только, гм… страстью, было одно тело на всех. И мы неплохо в нем ладили — страсть, чувство и ум. Но когда одну из нас увлекло наслаждение, другую удержала семья, а я на беду увлеклась, гм… глубокими мыслями и проспала эту душераздирающую — ха! — сцену. В итоге случилось то, что случилось — как ты видишь, нас стало трое!

Я вскочила на ноги, едва не столкнувшись лбом с другой я.

— Тогда я побегу в дом, и пусть эта шлюха, третья я, уехала, никто ничего не заметит.

— Нет, — удержала меня другая я, — позволь мне объяснить. Ты можешь вернуться в дом, и даже если Менелай обратит внимание на твою холодность в постели, он в претензии не будет — в конце концов, ты останешься заботливой женой и матерью. Наша третья утопает в наслаждениях и не вынырнет из них, пока ее за уши не выдернешь. Я тоже не пропаду — пойду в амазонки, и дело с концом. И все же мы должны быть вместе. Не хочу тебя огорчать, ты, конечно, любящая мать и желаешь добра Гермионе, но даже ты со своей заботой и я — если не присоединюсь к амазонкам, а отправлюсь в храм Артемиды, — когда придет время, научу девочку мыслить, даже мы с тобой вместе не сможем вырастить ее женщиной. Поверь мне, мы должны быть вместе, все втроем — для нашей Гермионы.

— Зачем девочке шлюха? — вскипела я.

— Видишь, ты уже начинаешь. Начинаешь быть вздорной клушей и ханжой. Вспомни: втроем мы были цельным. А теперь, по отдельности, только осколки: у меня — мозги, у тебя — сердце, а у нее — гм, ну, в общем, и ей кое-что досталось. Мы должны объединиться снова, — другая я взяла меня за руку.

Я нехотя кивнула.

— И что ты предлагаешь? Расскажем все Менелаю? Ведь он захочет помочь нам… мне?

— Не думаю, — покачала головой другая я, — во-первых, он не поверит. Во-вторых… как ты думаешь, что ему проще — имея неплохую жену под боком, отбивать женщину, даже самую страстную и прекрасную, у другого мужчины, к тому же из благородного рода, с кучей родни и неплохим войском, и никому невозможно ничего объяснить, зачем он в это дело ввязался; или же удовольствоваться твоей заботой и теплом, а для изысканных наслаждений изредка ездить на Крит на недельку-другую. Ты знаешь, каким штукам обучают там мальчиков и девочек? — другая я перехватила мою руку, взлетевшую к ее щеке. — Не надо, я быстрее тебя. Ты с его отлучками скоро смиришься, и сама будешь собирать ему одежду туда и стирать, когда он будет возвращаться оттуда. А уж что ты будешь при этом говорить Гермионе, чему ты будешь ее учить… даже не пытайся, — другая я снова перехватила мою руку. — Менелаю ничего не скажем. Сделаем вот что. Сейчас, прямо сейчас, не заходя в дом, садись на корабль и отправляйся на Фарос, в Египет. Если кто и поверит в нашу историю, так это старик Протей, вечно меняющийся и обычно неуловимый Протей. Как ему не поверить, что я разделила себя натрое! Ты попросишь у него крова, и он не откажет. Поживешь у него, пока я все не устрою. Перес-трою, расс-трою, разру-шу-трою… — ей, кажется, было смешно.

— А как же Гермиона? — хотела сказать я, но слова застряли у меня в горле.

— Все будет хорошо, положись на меня. Мы расхлебаем эту кашу.

Другая я крепко обняла меня, и мы расстались.

Словно во сне, я плыла через море к Протею, одна, как в сбывшемся кошмаре, уплывала от дочери и любимого мужа, чтобы, если верить другой мне, вернуть себя и их.

А я верю мне. Помогаю Протею по хозяйству. Старик, кажется, привязался ко мне и по вечерам, когда я сажусь к огню ткать, рассказывает свои бесконечные истории, все про то, как он обманывал героев — Пелея, Аристея, даже Геракла. Старик скромно умалчивает, что каждый раз герой все же ловил его и добивался своего.

Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, здесь, на Фаросе, время тянется так быстро и летит так медленно, что я и не пытаюсь считать дни, месяцы и, наверное, годы. Я провожаю вечернюю и встречаю утреннюю Эос на берегу моря, вглядываясь, когда же приплывет корабль с мужем и другими я. И каждую ночь я вижу все тот же сон, я ворочаю сухую колючую траву и ищу моих любимых. Я бегу за их голосами, а те то смолкают, то снова звучат, призывая меня:

— Мама!

— Любимая!

— Елена!

Девы играют в мяч на цветущем лугу. Они ловят упругий круглый мячик, прижимая его к животу, как младенца, и снова кидают, и смеются, как дети, на лугу, поросшем крокусами, нарциссами и гиацинтами, цветами благовонными, блестящими ярко. Я бросаю мячик вместе с ними, а потом, устав, укрываюсь в тени молодых олив и спокойно засыпаю. Светит солнце, поют жаворонки, цветы кивают благоуханными головками. Кто бы мог предположить, что проснуться мне предстоит от жуткой головной боли и криков, разрывающих меня на части. Приведя мысли в относительный порядок, я обнаруживаю, что, во-первых, стою здесь, охватив голову руками; во-вторых, хихикаю, повиснув на шее смазливого красавчика, несущего меня к своему кораблю; и, в-третьих, ломаю руки, глядя на них. Благословенная Афина! Я разделилась натрое! Красавчик соблазнил меня золоченым яблоком, и сладострастная я не устояла. Ха, если когда-нибудь в какой-нибудь глупейшей истории ЖЕНЩИНА решит соблазнить мужика яблочком — тем же самым яблоком из сада Гесперид, сада Западного Предела! — он соблазнится весь, от мозгов и до фаллоса, и бараном побежит за ней, да потом еще и ее во всем обвинит. Я же, благодарение богам, соблазнилась не вся. И валить ни на кого не буду, а буду эту кашу расхлебывать. Не знаю — как, но одно мне ясно — нам надо воссоединиться. Не хватало еще завести породу женщин, живущих только одним местом, будь то сердце, мозги или гениталии. Это будет похуже подвига Пандоры. Если эта беда и случится, то не здесь и не сейчас. Не через меня. Не меня будут проклинать ублюдочные женщины и немногие разумные мужчины.