Сергей Лукьяненко - Знание - сила: Фантастика. 2006-2010

Последний инструктаж проводит сам Майор.

Я неуклюже топчусь перед столом, поправляю то челку, то воротник рубашки и стараюсь не смотреть на Майора обожающим взглядом. Получается, думаю, плохо. Ему под тридцать, хотя коротко состриженные волосы совершенно седы, лицо покрыто темным нездешним загаром, и на этом фоне особенно ярко смотрятся голубые глаза. Девичья мечта. Наверное, именно поэтому его и поставили руководить нашим сектором Программы. Ведь в стажерах у нас одни девчонки.

Вместо того, чтобы слушать последний загруз, вспоминаю всякие глупости — как Майор проводил у нас занятие по самообороне и, держа меня за плечо, приговаривал: «Ну, представь, что я насильник, хочу тебя изнасиловать, сопротивляйся!..», — а я смотрела на него снизу вверх, и сопротивляться мне не хотелось. Категорически.

Девчонки потом долго хихикали. Им тоже не хотелось.

— …помните, Еночка, что Программу оплачивают риттарайн, а потому все должно быть безупречно. Безупречно! — патетически воздевает он указательный палец. — На вас возложена огромная ответственность!

Майор заканчивает начальственную часть и переходит к лирической.

— Вы умница, Еночка, а опыт приходит со временем. Вы, конечно же, со всем справитесь. У вас прекрасная подготовка. Помните — любовь и сострадание, вот что нужно, чтобы победить ненависть, — и мастерски снижает интонацию, отводит взгляд в сторону. — Я знаю по себе, я сам был там.

Мы сотню раз уже слышали, что «Майор был там», но каждый раз сердце перехватывает щемящей жалостью, и хочется протянуть руку, прикоснуться ладонью к колючему ежику волос на затылке, успокоить, утешить. Майор — великолепный психолог.

Я киваю — а что тут скажешь?

— В некоторых кругах считают, что ветеранов нужно изолировать. Что они опасны, могут сорвать взаимодействие с риттарайн, — Майор ухитряется одними уголками губ выразить крайнее омерзение. — Мы с вами должны доказать обратное.

Выходя из кабинета, я вспоминаю адрес и основные сведения о своем будущем подопечном. Ехать недалеко, но нам оплачивают такси. Подставляю лицо под струи холодного воздуха из кондиционера, проговариваю про себя текст простенького аутотренинга: «У меня все получится, я со всем справлюсь. У меня все получится.»

Четвертый этаж, дом без лифта. Новая железная дверь без обивки. Звоню.

Мой подопечный открывает не сразу, и я успеваю преисполниться надежды, что его нет дома. Я боюсь первого выхода на задание, и мне хотелось бы отложить его — на вечер, на завтра. Но дверь все же открывается.

Я замираю на пороге, смотрю на него. Он меня пугает. Выглядит гораздо страшнее, чем на фотографиях и в видеоролике, который мне показывали. Лицо изуродовано ожогами, сообщили мне. Это ужасно. Неестественно розовая кожа натянута туго, как шкурка на спелом помидоре, и блестит. Из глубины этой одутловатой маски смотрят маленькие глазки, воспаленные веки — без ресниц. Голый череп шелушится.

Он тоже смотрит в упор, пристально, и я отвожу взгляд. Ненавижу, когда меня разглядывают. Всех дел — нарушение пигментации на добрую треть лица. Белая кожа на лбу, части века, правой щеке. Словно на младенца плеснули перекисью водорода. Ерунда по сравнению с тем, что с лицом у парня. Но мне — клеймо на всю жизнь.

Подопечного мне выбирал Майор. Вот сука, думаю я, начиная неловко улыбаться.

— Вы — Ладимир? Ена Луцкая, сотрудник программы «Победить ненависть». Мы договаривались о встрече на сегодня, вот. я пришла, — я чувствую, что начинаю сбиваться на детский лепет, и смущаюсь еще больше.

— Проходи, раз пришла, — бурчит он. Чувствуется, что говорить ему трудно — неразличимые, розовые на розовом, губы едва двигаются из-за напряженной кожи.

Ходит он тоже с трудом, опираясь на палку. На нем камуфляжные штаны и тельняшка. В вырезе видно, что ожоги переходят на спину и грудь. Пятнадцать операций, вспоминаю я. Однозначный успех, оптимистичный прогноз. Интересно, что тогда считать неудачей? Впрочем, в прошлом году он из инвалидного кресла не вставал.

Я много знаю о нем.

Мы сидим на кухне и пьем чай. Я все еще разглядываю клиента. Он старше меня всего на два года. Но парень не смотрится на двадцать три. Когда он встает, чтобы достать сахар, кажется, что ему под сорок. Движения тяжелы и неуклюжи. В кухне пахнет лекарствами. В целом чистенько — видимо, кто-то убирается.

Ладимир допивает чай, отодвигает кружку. Я смотрю в свою. На дне полощутся чаинки. Раз, два, три… одиннадцать крупных чаинок. Очень не хочется поднимать взгляд от чаинок. Смотреть на подопечного тяжело до тошноты. Не помогает никакая подготовка.

— Ну что, так сидеть и будем? — вдруг говорит он, и я теряюсь окончательно.

Адя или Вета давно бы уже нашли тридцать три темы для беседы, заболтали, закружили бы подопечного в вихре болтовни, понемножку вывели бы на откровенность, на нужные ответы. Я же вдруг растеряла все слова и мысли…

— Давайте просто поговорим? — предлагаю я.

— О чем?

Повисает долгая, мучительная для меня пауза, во время которой все теоретические сведения разбиваются о явное нежелание подопечного делать шаг навстречу. Боюсь, что вылечу я из Программы, за профнепригодность.

— Хотите, я расскажу о себе?

Он кивает, и я начинаю рассказывать. Вкратце рассказав о своей семье — мама — бухгалтер, младший брат — студент, отец умер, все обычно — перехожу к учебе и Программе. Ладимир оживляется только, когда я проговариваюсь о Майоре. Оживляется — громко сказано, просто расправляет плечи и приподнимает подбородок. Я рассказываю совсем немного — руководит Программой, военный, тоже был при Скове.

— Знаю я таких, сук штабных, — перебивает меня подопечный.

— Это еще почему? Вы же про него ничего не знаете! — вспыхиваю я, но стараюсь не терять контроль над ситуацией. Слово за слово, ниточка за ниточку. Все же меня хорошо выучили.

— Жив, сыт и нос в табаке — вот и ясно все! Нас они… такие… гнали… в спины стреляли… к этим тварям… — волнуясь, Ладимир начинает задыхаться, и я протягиваю руку, кладу ему на запястье. Он удивленно смотрит на меня. Но руку не убирает.

Глажу его сжатый кулак кончиками пальцев.

— Нет, он действительно воевал. Не волнуйтесь, пожалуйста. Вы ведь понимаете, что никто не виноват. Наши власти запаниковали, риттарайн столкнулись с недвусмысленной угрозой и были вынуждены применить оружие. Теперь они стараются загладить не только свои, но и наши ошибки. Ведь вас же лечат за их счет, делают все, что могут… — заученные аргументы слетают с языка, как шелуха от семечек, но под взглядом Ладимира я осекаюсь.