Сергей Лукьяненко - Знание - сила: Фантастика. 2006-2010

Риттарайн оказались незлопамятны, хотя у них погибла треть экипажа. Они быстро поняли, что сами спровоцировали добрую половину конфликта.

— Нас гнали на барьеры, — вдруг говорит Ладимир. — На эти их… силовые поля. Кто-то посчитал, что после определенной массы мощности не выдержат. И нас гнали бросаться в это дерьмо. Сзади заградотряд, спереди стенка радужная, жгучая.

— Я до сих пор не понимаю, зачем. На что они рассчитывали, — тихо говорю я. Я не понимаю, никто не понимает. Даже Майор говорил, что не может понять, почему действовали так беспощадно к своим.

— Да что там понимать-то? Если бы барьеры прорвали, риттов бы стерли в грязь. А погибших объявили бы героями. Спасли Родину, встали живым щитом, и прочее дерьмо, — зло кривит губы Ладимир. Передние зубы у него явно вставные — слишком белые.

— А танки? Это правда, что барьеры просто отбрасывали танки? — во-обще-то, я знаю об этом из первых рук, от самих риттарайн. Но нужно его разговорить.

— Да. Танки просто упирались, и все. А люди горели, но проминали. Вот и рассчитали, сколько нужно человек. Да просчитались. Лучше бы меня пристрелили… чем на барьеры…

— Нет, не лучше, — упираюсь я. — Вот закончат тебя лечить, пройдет немного времени, и ты поймешь, что не лучше.

Разговор перетекает на собак, мы тратим на это час. Я позволяю беседе кружить вокруг незначащих вещей. Нельзя перегибать палку. Сегодня и так сказано было достаточно много. Предел упругости психики подопечного мне неизвестен. Прощаюсь, ухожу, договариваюсь на послезавтра.

Вечером в Штабе всегда многолюдно и весело. Сначала два часа самообороны. Ведет Галик — смешной парень, фигурой напоминающий комод, самбист. Галик хороший тренер и большой хохмач, поэтому занятия проходят под вечное хихиканье. Конечно, он спокойно положит целый взвод таких, как мы. Но иногда поддается, и получается уронить его на маты — это всегда забавно.

Потом — тренинг, неизбежный, как смерть и налоги. Но на этот раз центральной фигурой становится Адя. Наверное, Майор попросил Графиню не мучить меня. Непрошибаемый оптимизм Адьки не по зубам и Графине Дракуле. У коллеги все прекрасно — ее подопечный с радостью идет на контакт, проявляет те и эти признаки благотворного воздействия. Как Графиня ни призывает ее посмотреть на достигнутые результаты критично — Адьке море по колено. Типичный гипертимик.

Следующий день — выходной. Отсыпаюсь, закидываю в стиральную машину накопившееся белье, читаю. «Ролевая психодрама: мастерство и вдохновение» — перечитываю в третий раз. Нет, это мне пока не по зубам. Еще лет десять учиться нужно. Хотя, может быть, стоит попробовать? Нет, не нужно. За подобную самонадеянность по голове не погладят.

Программа — моя жизнь. Три последних года я проводила в Штабе все свободное время. Часть предметов Универа мне зачли по предъявлению справок о прослушанных курсах и сданных зачетах. Здесь меня выучили всему, от языка жестов риттарайн до пулевой стрельбы. Включая такой широкий курс основных предметов, какой в Универе просто дать не могли — Штаб переманил преподавателей со всей страны. И за все это платим не мы, платят нам.

Периодически думаю о Ладимире. Как ему помочь? И чем я могу ему помочь? Все вдруг начинает казаться пустой затеей. По стране около тридцати тысяч таких, как он. И погоды в политике страны они, конечно, не делают. Риттарайн — странное племя, если готовы сотрудничать с нами только при условии успешного выполнения Программы. Конечно, Программа — это не только кампания «Победить ненависть», ориентированная на ветеранов Сковского инцидента. Это работа с детьми из малоимущих семей, подготовка студентов во многих отраслях, уйма всего. Внедрение и изучение технологий, которые предоставляют ритты, дает огромную прибыль. Но у риттов свои представления о правильном, и они выставили требования, которые поначалу показались фантастическими, впрочем, не менее фантастическими, чем визит существ, смахивающих немного на белок-переростков. Ликвидация того, сего и этого. Внедрение пятого и десятого. Срок — пятьдесят лет. Иначе сотрудничество будет свернуто. Что ж, кто платит — тот и музыку заказывает…

Я не забываю купить хороший чай и симпатичный тортик. Приношу. Парень сегодня сумрачен, подавлен. Чай ему нравится, о чем он вежливо сообщает, торт тоже вкусный — но на этом общение и заканчивается. Он не поднимает глаз от чашки. Я начинаю разговор о том и о сем, но Ладимир меня практически игнорирует.

— Что с тобой такое? — спрашиваю я в конце концов.

— Да ерунда, похмелье. Друзья вот заходили.

Разговор не складывается, а сегодня мне отчитываться перед Майором. Он, конечно, прослушает записи. И, наверное, будет очень недоволен.

— Друзья тоже служили? — осторожно задаю я вопрос.

— Да, оба. Посидели, выпили. Поговорили. У них все как-то лучше сложилось. Один еще до армии женился, а пришел без ноги — жена не бросила. Другому вообще повезло, он в зенитных, на основную заваруху только издалека посмотрел.

— А тебя кто-то бросил?

Ладимир долго молчит, теребя тельняшку на груди.

— Да, была у меня девчонка. Ждать обещала, как все. А в больницу раз пришла — и как отрезало. Да и правильно. Что ей с уродом куковать? И цветочка аленького у меня нет.

— А что тебе врачи говорят?

— Да что… ждите, терпите, еще операция, еще. А у тебя-то что такое?

Он про мою физиономию, соображаю я. Надо же, расслабилась и забыла про то, что нужно маскировать злосчастное уродство — позой, жестами, интонацией привлекать внимание ко всему на свете, кроме правой стороны лица.

— Так родилась. А оперироваться страшно. Кожу с бедра берут, там шрам остается, да еще и может не прижиться, у меня что-то такое с иммунитетом.

Парень сочувственно кивает, между нами протягивается еще одна тоненькая ниточка общности. Хорошо, отмечаю я. И хорошо, что он спросил сам. От своего рода товарища по несчастью советы будут приниматься легче. Видимо, Майор просчитал и это, отправляя меня сюда.

Вечером я отчитываюсь перед ним персонально. Уже стемнело, на всем этаже никого не осталось, даже секретаршу Майор отпустил. Он сам делает кофе, умело обращаясь с большой кофеваркой в углу. Руки смуглые, темные, но мы видали его в майке и знаем, что загар покрывает руки только до запястий. Говорим долго, подробно, Майор дает кучу советов. Толковых, дельных. Я запоминаю, сразу же пытаясь проработать интонацию для одной и другой реплики.

— Не стоит, — говорит он, подмечая, как я ухожу в себя. — Заготовленные заранее слова звучат фальшиво. Ты должна открыться, быть как оголенный нерв — чуткая, живая.

Руки ложатся мне на плечи, разминают мышцы за ключицами, и я понимаю, что такое — «как оголенный нерв». Где-то в желудке вибрирует тепло, словно бабочка трепещет крыльями. За каждое прикосновение я готова отдать год жизни — только бы не убирал пальцы, не останавливался. Доведя меня до полуобморока, он отходит, садится за стол, делает глоток кофе. Понимающе улыбается.