Татьяна Виноградова - Дороги звёздных миров [антология]

— Как ты, малыш?

— Есть только миг между прошлым и будущим, — пропел «малыш» величиной с четыре шкафа, но трудно иначе называть существо, которое ты практически спас. Барашек неуверенно добавил: — Именно он называется жизнь.

— Ты прав, — расчувствовался я, — все же кто ты?

— Все же я дуль.

Дуль… Понятно, что ничего не понятно.

— А ты? — спросил барашек.

— Я? Человек — Тим, Тимофей.

— Ты един в трех?

— Нет, не бери в голову, просто Тим. — Вот бы сюда лингвиста Марту, она бы вмиг нашла с ним общий язык.

— Простотим, — малыш вдруг по-земному захныкал, — есть хочу…

Я, между прочим, тоже.

Сухой паек барашка не устроил, мандариновый компот пришелся по вкусу, но что такое два литра для такой туши? С трудом проглотив саморазогревающиеся консервы, я огляделся — и чем его кормить?

Он помог, указав лапкой на разлапистый куст. Я сорвал. Барашек устроил нечто в виде плача. Да что такое? Из невразумительных объяснений я все же понял, что должен перетереть эту флору. Это как? Я попрыгал на сорванном кусте, потоптался, задом даже поприминал, ругаясь про себя, измочалил, короче, всю листву, но именно в таком виде куст употребился монстриком на ура…

Несколько суток по земному времени барашек не мог тронуться с места. О чем мы только ни говорили! Я рассказывал ему о Земле. Рисовал в блокноте города, дома, портреты, вещи… космический корабль…

Помню беседу о государствах — ну никак он не мог понять, что такое «страна», «власть», «деньги». О политике малыш сделал странный вывод:

— А… когда ты имеешь то, чего нет у других, но что им нужно, и при помощи этого ты просишь их сделать то, что нужно тебе?

Я сомневался насчет «просишь», однако поправлять не стал, больно тема скользкая для обсуждения разными формами жизни.

Не менее интересным был разговор о родителях. Я скучал отчаянно не только по команде корабля, но и по Земле, по маме и отцу, которых давно не видел, а потому часто их рисовал.

— Мама — это то, от чего ты отделился, — как-то заметил малыш. — А папа кто?

— Папа? Ну… это… человек, помогающий отделиться, — почему-то сведения о хромосомах не представлялись мне важными. — Он потом помогает отделенному существу расти, развиваться. Если только способен, да… — запинаясь, ответил я.

— Ты папа? — передние лапки барашка сплелись в восхищенном жесте.

— Нет, я еще… нет.

— Но ты же мне помогаешь развиваться?!

— Ах, в этом смысле? Ну, наверное.

— У меня нет папы, — глаза барашка увлажнились, — и ни у кого нет.

Надо сказать, я мало понял из того, что он рассказывал о своем обществе, ведь малыш пользовался лишь моими словами. И фраза «у нас мама — капитан политики сущего» мне ни о чем не говорила.

Он долго не мог понять, что такое «имя», в его разумении значения слов «человек» и «Тим» оставались едиными. Когда же малыш уяснил, что Тим, и Марта, и Сергей, Ян, Герман — слова, принадлежащие только их носителю (я умолчал, что они могут и повторяться), он пришел в восторг, стал издавать странные квохчущие звуки. Так я понял, что барашек умеет смеяться.

— Меня зовут Дуль, Дуль меня зовут… Человек Тим не забыл? — спрашивал малыш время от времени, озабоченно склонив огромную голову и шевеля ушами. Я заверял его в этом, и он счастливо вздыхал, обдавая меня запахом травы.

Иногда Дуль капризничал и требовал мандаринового компота. Убедившись, что я его не вырабатываю, он начинал хлюпать носом, и я переводил разговор на другое.

Немало волнений вызывали истории о живописи. Барашек не представлял, что такое «художник», а когда понял — восхищению не было предела. Он пробовал рисовать в блокноте, но, кроме вихлястых линий и закорючек, у него ничего не получалось. Малыш снова начинал плакать, а я принимался его кормить, потому что вид голубых печальных глаз лишал силы воли.

Если я правильно посчитал, Дуль был старше меня лет на сто, но по меркам этой планеты — малышом, по земным — лет пяти, не больше, однако смышленый не по годам (или не по земному, наверное). Дуль запоминал мгновенно слова, вычленял морфемы и строил словоформы, ассоциативное мышление тоже не было ему чуждо, как и логика, иносказания он расшифровывал мастерски, и ему ничего не стоило бы писать стихи, если бы он захотел…

На пятые сутки мы пошли. Вернее, пошел я, а он пополз рядом, отталкиваясь лапками и указывая путь. Если я все правильно понял, шли мы к городу цивилизации дулей, а уж что там меня ждет — одному богу известно. Двигались медленно, малыш часто отвлекался. Мне то и дело приходилось очищать его шерсть от цепляющихся растений, извлекать из лапок колючки и оттаскивать от рассматривания бабочек. В душе я надеялся, что именно дули помогут мне попасть назад к крейсеру.

Паек кончился еще в первый день пребывания в лесу гигантских деревьев, я жевал вместе с Дулем растения, которые он выбирал, и пил воду из ручейков, при этом совершенно не чувствовал себя голодным.

Я пытался выяснить, почему его никто не ищет, но малыш или скрывал причину, или же, скорее всего, не мог объяснить. Для рассказа о собственном городе барашку не хватало слов — «большой дом», «большая мама», «большой камень», «большая вода» мешались в его речах с фразами из земных песен, которые я напевал себе под нос.

Ночью мы отдыхали. Нисколько уже не боясь огромного малыша, я зарывался в мягкую белую шерсть и сладко спал до самого утра.

Днем я был настороже, он — нет. Я так и не смог объяснить барашку, что такое «хищник». К удивлению, помогла древняя игра «камень, ножницы, бумага». И однажды Дуль насторожился, замер, уши встали торчком, кожаный нос смешно задвигался. Он молча показал, как ножницы режут бумагу, и мы тихонечко миновали опасное место. Тихонечко! Мне казалось, что ломимся сквозь чащу, как стадо слонов. Однако я догадался, что хищников в нашем земном понимании тут нет, но есть странные формы жизни, которые лучше обойти стороной.

Через несколько дней лес поредел, между кронами все чаще стало появляться неистово-синее небо, и вскоре мы вышли на песчаный берег бескрайнего моря такого пронзительного лазурного цвета, что я на мгновение прикрыл глаза. Но не морю я удивился. Вдали громоздились причудливые сооружения из черного камня, блестевшие под солнцем: воздушные арки, башни, странные пирамиды — дома, возможно; колонны и портики, увитые алыми, желтыми, фиолетовыми растениями. А между ними покачивались белоснежные местные жители — дули. И все это было таким… ну да… «большим», что я вновь почувствовал себя Гулливером в стране великанов.

— Как меня тут примут? — пробормотал я.

Малыш тотчас подхватил слово:

— Примут? Что значит «примут»? Будем жить, друг Тимоха, — получилось так похоже на Серегу, что я расхохотался.