Кира Калинина - Fabula rasa, или Машина желаний [СИ]

Увы, передышка оказалась недолгой.

— Сонанта, держи.

Она обернулась на голос и протянула руку. Лейтенант Венис подал ей, рукояткой вперёд, нож с длинным широким лезвием, непорочно белым, как лепесток водяной лилии. Лейтенант Венис Сонанте нравился, но преподавателям связи с курсантами не разрешались. Рассказывали, что даже одного проректора, командора и героя нейтральной зоны, отправили сторожить заключённых где-то в Поясе освоения, на планету, ещё не терраформированную. Что стало с курсантом, который ему приглянулся, не говорили, но вряд ли и тот легко отделался… Сонанта обхватила удобную пористую рукоять и повела пальцем по желобку для стока крови.

— Ни о чём не думай. Сделай это и всё, — посоветовал Венис. Должно быть, Сонанта ему тоже нравилась.

Девушка повернулась к серой двери в серой стене. Она опять перестала быть собой настоящей и будто вернулась на два года назад, в день, на который было назначено её второе испытание.

Она знала: на этот раз всё будет иначе. Ей не сказали, кто таков человек, посаженный для неё за дверью, и что он сделал. Зато доходчиво объяснили, что убивать ей придётся не нажатием кнопки, но собственной рукой, подойдя вплотную к жертве и всадив нож в сердце.

Дверь отодвинулась и задвинулась опять, едва Сонанта переступила порог, пряча оружие за спиной.

Это был мерз.

Высокий худощавый человек, одетый в мышиную форму мерзского флота с нашивками младшего офицера, сидел на стуле в середине пустой комнаты пятнадцать на пятнадцать шагов. Только раз глянув мерзу в лицо, Сонанта поняла: он знает. В серых глазах не было ни толики страха, только непримиримая, холодная ненависть. И, пожалуй, презрение.

Сонанте захотелось обратно за дверь. Она боялась сделать и шаг поближе к мерзу.

Стул, на который пленник был посажен, вырастал из пола, сдвинуть его было никак невозможно. Лодыжки мерза были пристёгнуты к ножке стула, руки завёрнуты за широкую спинку и там надёжно связаны — во всяком случае, Сонанта на это надеялась. А голова мерза оставалась свободной. Вряд ли, конечно, он мог что-то сделать головой. Но Сонанте, даже в таком вполне беспомощном положении, мерз казался опасным, как сама смерть.

Чем дольше испытуемая медлила, тем больше презрения появлялось во взгляде мерза. А ведь может быть, ему не впервой умирать, сообразила Сонанта. Если человека с дырой в сердце вовремя сунуть в медбокс, он не только выживет, но и встанет на ноги через несколько дней. Пленных в нейтральной зоне захватывали регулярно, но их всё же не было так много, чтобы хватило каждому курсанту и каждому солдату-новобранцу во всех учебных лагерях хотя бы на одно испытание. Тем более, что некоторых приходилось возвращать — по всяким соглашениям, или в обмен на своих, а других надо было показывать комиссиям по соблюдению прав военнопленных, пусть, по закону, они военнопленными и не считались. Ведь войны-то между бессами и мерзами, как уже говорилось, не было.

Тех, кто стал «дичью», должны числить наверняка погибшими. А они умирали и воскресали без конца. Сонанта не представляла, сколько человек может вот так продержаться — рано или поздно организм несчастного износится до состояния, из которого оживлять его покажется слишком затратно. Но раньше чем тело, откажет разум… Сонанта не захотела даже воображать такое.

Этот мерз был, по виду, вполне в своем уме. Он прекрасно знал, для чего Сонанта здесь и что ей отчаянно трудно. Он ощущал, и по праву, своё над ней превосходство. Сонанта подавила вздох. В её распоряжении пять минут. Если за это время она не убьёт, то будет считаться провалившей испытание.

Сонанта вынула нож из-за спины, перехватила поудобнее, чтобы лезвие было, как учили, параллельно полу, и медленно пошла к мерзу. Он ничего не говорил. Сонанта тоже молчала. Разговаривать с жертвой категорически воспрещалось. И рассказать о том, что здесь произойдёт, нельзя будет никому, только своему инструктору и психологу; все курсанты перед испытанием дают подписку о неразглашении.

Даже между собой обсуждать испытание было не велено, но они, конечно, пренебрегали запретом. Шептались по ночам, делились крохами переживаний и страхов, но больше пересказывали всякие слухи. Говорили, будто лишь тех, кого готовят на «мирные» флотские должности, испытывают дважды. Будущим операторам боевых постов приходится убивать троих, и вот с третьим им велят поговорить, потому что человек, с которым ты обмолвился хотя бы парой слов, уже не кажется тебе чужим и прикончить его труднее. Десантников будто бы заставляют убить пять раз, причём последней жертвой становится ребёнок. Его пускают вольно бегать по открытой местности, а испытуемому не дают оружия. Сонанта почти готова была поверить в эту жуть. Она точно знала, что для некоторых курсантов мужского пола «дичью» хотя бы раз выбирают женщину. Ведь примерным мальчикам с детства внушают, что поднять руку на женщину мерзко. Нельзя, чтобы воспитание потом мешало им в деле.

Через мини-блок Сонанта чувствовала, что прошло уже полторы минуты. Стул, на котором сидел мерз, был низкий — чтобы ударить в сердце, ей придётся наклониться, и её лицо окажется у его лица. От одной мысли об этом у Сонанты цепенели мышцы, а кожа потела. В ладони, сжимающей нож, было мокро и противно, но пористая рукоятка совсем не скользила.

Тонкие губы мерза искривила усмешка, глаза презрительно сощурились. Наверно, ему случалось видеть и таких, кто не выдерживал и бежал к двери под его взглядом. Мне бы хоть капельку его храбрости, пожелала Сонанта. Она подошла к мерзу, подняла руку с ножом, наклонилась… Она не раз втыкала нож, похожий на этот, в неживое сердце манекена, отрабатывая силу и точность удара, пока не довела движение до автоматизма, но сейчас рука стала вялой и слабой, а взгляд мерза вытягивал душу.

Сонанта успела отвернуть лицо, плевок угодил ей в щёку. Она утёрлась рукавом, почти не почувствовав отвращения. Взяла мерза за волосы, оттянула ему голову, чтобы не мог глотнуть, прицелилась и вогнала нож в одетую серым грудь, быстро и метко. Как учили. Позже ей сказали, что многие колебались дольше.

Лезвие вошло легко, как в манекен. Мерз чуть дрогнул и улыбнулся, глядя ей в глаза. Должно быть, хотел, чтобы его улыбка снилась ей по ночам. Сонанта потянула нож, он вышел, чавкнув плотью. Глаза мерза закатились, из оскаленного рта полезла кровь. Сонанта отвернулась и стала глядеть на утерявшее невинность лезвие — всё такое же белое, но в тошнотворных кровавых разводах. Может, инструкторы придумали это нарочно. Как символ. Сонанте хотелось бросить нож, но она не смела. Вместо этого наклонилась и вытерла лезвие о коленку мёртвого — так невыносимо ей было видеть на белом кровь.