Эрик Флинт - 1632

Джордж Уайт, доктор медицинских наук; Гарольд О'Брайен, доктор медицинских наук; Авраам Коэн, доктор медицинских наук…

Коэн? Ее глаза уперлись в Морриса Рота. Американский еврей, казалось, понял вопрос в ее взгляде. Так, по крайней мере, она расшифровала его улыбку и кивок головой. Да…

Ее отец говорил: — Я прекрасно понимаю, что мне придется учить все заново.

Доктор Адамс покачал головой.

— Это не так, Бальтазар. Даже в области теории. Ваши представления о миазмах, как о причинах заболеваний, не так уж далеки от истины. И ваши практические знания во многом превышают наши собственные. — Он пожал плечами. — Я действительно думаю, что это мы будем учиться у вас лекарствам, доступным в этом времени и месте.

Николс хмыкнул.

— А я так считаю это просто необходимым! Просто один пример — наш запас антибиотиков уже подходит к концу, и вряд ли фармацевтические компании нам его пополнят. — Его лицо стало озабоченным. — И что тогда? Глаз тритона? Крылья летучей мыши, измельченные с кориандром?

Бальтазар рассмеялся.

— Не утрируйте настолько! Я всегда считал, что Каноны Медицины великого Авиценны упоминают о средствах почти для каждого недуга. Многие из них действительно работают.

Николс и Адамс глядели на него скептически. Доктор Абрабанель развел руками.

— Конечно же, сначала нужно изучить текст самому, прежде чем применять что-либо. — И неуверенно: — Вы читаете по-арабски?

Увидев выражение лиц двух американских врачей, Бальтазар пожал плечами.

— Ну, не имеют значения. К счастью, большая часть Канонов доступна в греческом переводе.

Николс и Адамс посмотрели друг на друга. Адамс закашлялся. Николс смотрел, как тот чуть не задыхается, не в силах остановиться.

— Доктор Абрабанель, — спросил, откашлявшись, Адамс, — можете сказать точно, на скольких языках вы можете читать?

— Свободно? — отец Ребекки зашевелил пальцами. — Не больше, чем на восьми, боюсь. Возможно, и девяти, в зависимости от того, что можно считать 'владением языка'. Иврит, арабский и греческий, конечно, как основные языки медицины. Испанский и португальский являются родными для моей семьи. И английский сейчас, естественно. Я провел большую часть своей жизни на острове. Немецкий, французский. — Он опять зашевелил пальцами. — Мой голландский уже тоже стал довольно неплохим, я думаю. Но было бы хвастовством сказать, что владею им свободно…

Он сделал паузу, раздумывая и поглаживая пальцами ухоженную седую бороду.

— Что еще? Я могу понимать русский и польский, с нетехническими вопросами. Итальянский и латинский, то же самое. Я плотно занимался латынью в свое время, но был вынужден прервать учебу из-за политической конъюнктуры, так что пришлось учить шведский язык. — Он нахмурился. — Это по-своему очаровательный язык, но мне было жаль тратить на него время. Нет пока книг по-шведски, которые недоступны на других языках. Мертворожденных. — Он вздохнул. — Но я чувствовал, что это было бы разумно, учитывая ту роль, которую меня попросили играть…

Он внезапно замолчал и наклонился вперед. Его лицо стало озабоченным.

— Доктор Николс? Вам плохо?

— Нет-нет, — выдохнул Николс, слабо махнув рукой. — Я просто… — И снова закашлялся.

— О, Боже," — прошептал Адамс. — Всемогущий…

Ребекка откинулась на спинку дивана. Ей удавалось — успешно, она думала — скрывать чувство гордости и удовлетворения на своем лице. Подобно тому, как она любовалась и восхищалась этими американцами, она не могла теперь, в свою очередь, отказать себе в удовольствии увидеть их — на этот раз! — ошарашенных и потерявших свое обычное самодовольство.

Хотя, возможно, ее попытки были не такими уж и успешными, как она думала, Мелисса Мэйли, как раз вошедшая в этот момент, взглянула на нее и спросила: — Чему это вы так радуетесь?

Ребекка улыбнулась. Скромно, как ей показалось. То есть хотела так, по крайней мере.

— О, оказывается, мой отец более опытный лингвист, чем ваши врачи. В других вопросах он, конечно, не так сведущ, как они.

— Ну конечно! — фыркнула Мелисса. — Американцы вообще неотесанные болваны, когда дело доходит до языков.

Учительница уперла руки в бок и смерила Николса и Адамса своим знаменитым взглядом, которым приводила в дрожь тысячи школьников на протяжении многих лет.

— Ну что? — спросила она. — Неужели вы, обормоты, на самом деле думали, что умнее этих людей?

А когда Джудит выскочила из кухни с тарелкой еды в руках, Мелисса перевела взгляд на нее.

— А это еще что? Двести лет прогресса пошли насмарку?

Следом взгляд остановился на Ребекке.

— Нам нужно поговорить, юная леди. Немедленно.

Ответ был неизбежен и очевиден: — Да, мэм.

Ближе к вечеру в гостиной уже было тихо и спокойно. В доме остались только Бальтазар, Мелисса, и сами хозяева. Даже Ребекки не было. Майкл настоял на том, чтобы она тоже приняла участие в обсуждении планов сформировавшейся группой, которая стала настолько большой, что ей пришлось переместиться в школу.

Ее отец в данном случае был рад ее отсутствию. Это позволило ему свободно поднять деликатную тему в компании других евреев. Ну, и Мелиссы, конечно. Но Бальтазар уже оценил ее натуру.

— Моя дочь, кажется, увлеклась этим Майклом Стирнсом, — сказал он. Его тон был дружелюбным и мягким, приглашающим начать разговор.

Моррис и Джудит взглянули друг на друга.

— Это достойный молодой человек, — сказала Джудит нерешительно.

— Бред собачий, — отрезал ее муж. Он обратился к сефардскому врачу тоном, в котором извинения сочетались с воинственностью.

— Простите меня за резкость, доктор Абрабанель. Но я не собираюсь танцевать вокруг да около. Майк Стирнс по сути наиболее близок к тому понятию в этом мире, которое можно охарактеризовать одним словом, черт побери, он настоящий принц , и этим все сказано. И неважно, какой он крови.

Моррис наклонился вперед, упираясь локтями в колени.

— Вы читали книгу, которую я дал вам? О холокосте?

Бальтазар вздрогнул, и замахал руками, как бы отгоняя бесов.

— Сколько успел. Не так уж много.

Моррис сделал глубокий вдох.

— Мир, из которого мы пришли, был далеко не раем, доктор Абрабанель. Ни для евреев, ни для кого-либо еще. Бесов в этом мире было в избытке, были и те, кто имел дело с ними.

Он поднялся и подошел к камину. Рядом с менорой стояла простая рамка с небольшой черно-белой фотографией. Моррис взял ее и принес к отцу Ребекки.

Он указал на одного из мужчин на изображении. Это был человек небольшого роста, истощенный до степени скелета, одетый в полосатую робу.

— Это мой отец. Место, где была сделана фотография, называется Бухенвальд. Это не очень далеко отсюда теперь.