Генри Олди - Сын Ветра [litres]

Время «детских рабов», переходящих к сыну от матери или отца, кончилось. Приводить к подросткам свободных, не знавших рабства людей начинали с тринадцати лет.

Мой первый раб, подумал Тумидус. Мой первый настоящий раб.

Воспоминание оказалось болезненным.

Свечение нитей. Вибрация нитей. Басовый гул. Тумидус видел себя, клеймящего ботву . Видел юность, молодость, зрелость. Другие моменты жизни отсутствовали – только люди, которых он брал в рабство, только процесс клеймения. Мелькнул и Лючано Борготта, явившийся на борт «Этны» по решению суда. Это длилось и длилось, и прекратилось в момент первого выхода в большое тело. Взлёт в составе колланта, потеря рабов, модификация клейма. Теперь Гай Октавиан Тумидус видел только взлёты – все, сколько раз он ни взлетал.

Память, подумал он. Это не память, но пусть называется так. Она зафиксировала все мои клеймения – высшие пики проявления сущности рабовладельца. Выпадения под шелуху , возвращения обратно, в физическое тело. Все мои дуэли на клеймах. Она запомнила первый взлёт – качественное изменение сути. Всё, что я вижу дальше – повтор за повтором, неотличимые от дебюта. Фиксация матрицы моего тела, выход в волну, возвращение, восстановление тела по матрице. В этом смысле я ничем не отличаюсь от Папы Лусэро, просто я моложе. Будь у меня доступ к ранним матрицам…

– Великий Космос!

Тумидус задохнулся. Будь у него доступ к ранним матрицам, при возвращении он мог бы выбирать, кем ему вернуться. Вчерашним, позавчерашним, годичной давности. Ограничитель стоял на первом взлёте, первой фиксации телесной матрицы. Хотя нет, вряд ли. Сыграй судьба в орлянку, вернись Тумидус юношей, задолго до первого взлёта, он мог бы заново стать коллантарием – совместимость осталась, а значит, сохранилась бы и возможность коллективного выхода в большое тело. С другой стороны, юноша обладал бы и воспоминаниями подростка. Он не помнил бы, что когда-то – в будущем? прошлом?! – стал коллантарием. Вполне вероятно, что вернувшись в свои тринадцать лет, Гай Октавиан Тумидус прожил бы новую жизнь почтенным рабовладельцем, не задумываясь о пеших прогулках в открытом космосе. Военным, наверное, стал бы, эта мечта никуда бы не делась, а вот коллантарием…

Ох, подумал Тумидус во второй раз. Что-то я совсем запутался.

– Хватит!

Позже он не раз пытался представить, что случилось бы, не крикни он: «Хватит!» Возможно, крик нарушил что-то в тонкой организации спектакля. Возможно, крик прошёл без последствий. Узнать правду Тумидусу не довелось. В любом случае, нити вспыхнули подобно театральным софитам, гул превратился в крещендо симфонического оркестра – и Тумидус увидел маэстро Карла и Папу Лусэро.

Целую труппу самых разных маэстро, от ребёнка до старика. Целую армаду слепых карликов – от мальчишки, потрясённого своим первым стартом с Китты, до знакомой Тумидусу ходячей язвы, ещё вполне дееспособной в смысле выхода в волну. Можно было не сомневаться, что в случае с маэстро Карлом труппа состоит из кукольников в момент контакта с клиентом. С армадой слепых карликов и так всё было ясно. В глубине сцены, там, где любое движение тонуло в густой тени, Тумидус едва различил процессию кошмарных пауков, от мелкого, но подвижного, до гиганта, способного свести с ума одним взглядом белых глаз. Память, или то, что помпилианец условился считать памятью, фиксировала не только малые тела Папы Лусэро, но и большие, какими они представлялись под шелухой , в галлюцинаторном комплексе.

Он увидел кое-что ещё, но не успел это осознать.

Видение вспыхнуло, дрогнуло, померкло.

– Я почти взлетел. Я уже шёл на взлёт…

Папа плакал.

«Зачем ты закричал?» – услышал Тумидус в его плаче. Карлик не произнёс этих слов. Ему и в голову бы не пришло обвинять помпилианца в неудаче. Но Тумидус слышал – в плаче, в шуме ветра, в шарканьи подошв Борготты, расхаживающего по двору – и ничего не мог с собой поделать.

– Бомба, – сказал Тумидус. – Нет, Папа. Ты бы всё равно не взлетел.

– Какая бомба? При чём тут бомба?!

– Я не кукольник. Я военный.

– И что с того?

– Я мало что смыслю в куклах. Зато я хорошо разбираюсь в бомбах…

Консуляр-трибун раскладывал по полочкам увиденное в последний миг. Фактически он размышлял вслух:

– Знаешь, как взрывают термоядерные бомбы? С помощью запала. Атомная бомба служит запалом к термоядерной. Она и сама по себе может причинить огромные разрушения, но в данном случае она – прелюдия к разрушениям стократ большим.

– Я не понимаю тебя.

– Сначала происходит детонация заряда-инициатора, находящегося внутри оболочки. Заряд и есть атомная бомба в миниатюре. Результатом детонации становится мощный выброс нейтронов и создание высокой температуры. Это необходимые требования для начала термоядерного синтеза в основном заряде. Атомный запал становится источником материалов, необходимых для синтеза…

– Я не понимаю!

– Я тоже, – присоединился Борготта. – Ты в своём уме?

Тумидус встал:

– Ты бомба, Папа. Ты – термоядерная бомба. Маэстро добрался до твоего запала. Он сумел расшевелить эту атомную бомбу. Наши видения – результат действий маэстро. Вероятно, он даже частично взорвал её – если о взрыве бомбы можно говорить «частично». Но температура не поднялась достаточно высоко, и выброс нейтронов не достиг критического порога. На «атомных запалах» летаем мы, коллантарии. Во-первых, нас много. Во-вторых, у нас, как у микро-Ойкумены, происходит эффект синергизма. Мощность коллективного антиса заметно больше простой суммарной мощности наших «запалов». Но она всё равно меньше, чем мощность природного антиса, имеющего доступ к условному термояду. Твой доступ отменён, Папа. Ты начал взлетать, но ты не взлетел бы. Извини, это правда.

Карлик через силу скривил потешную гримаску:

– На правду не обижаются, да?

– Да.

– Ну, мы хотя бы попробовали?

– Мы попробовали.

– Это удача, что маэстро подцепил и тебя, Гай. Ты так хорошо всё объяснил.

– Маэстро объяснил бы всё и без меня. Иначе, но объяснил бы.

– Ничего. Он отдохнёт и объяснит по-своему. Что нам осталось, кроме объяснений?

– Он не помог тебе взлететь. Может быть, он позволит тебе умереть спокойно? Без мучений? Мы рассматривали и этот вариант.

– Он-то, может, и позволит. Я не позволю. Он и так рисковал, когда…

– Маэстро! – закричал Пьеро. Молодой тилонец кинулся вперёд, упал на колени перед крыльцом. – Маэстро, вы слышите меня?

Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих сидел, привалясь боком к дверному косяку. Глаза маэстро были открыты. Он улыбался.

– Это вы! – во взгляде Пьеро горела ненависть. – Это вы виноваты!

Ветер играл седыми волосами маэстро. «Въезжаем-то мы все, – шептал ветер знакомым голосом. Звук шёл издалека, из такого далека, что и не дотянуться. – А вернутся не все. Нет, не все, это я вам гарантирую.»