All Flesh is Grass

Потом тьма начала бледнеть, и скоро в сером сумраке я снова увидел город — его сплющило, разбило вдребезги, придавило к земле, по нему проносились черные смерчи, метались языки пламени, кучи пепла — все кружилось в убийственном вихре разрушения. А над городом клубилось чудовищное облако, словно тысячи грозовых туч слились в одну. И из этой бешеной пучины исходило глухое рычание — свирепый голос смерти, страха, судьбы, яростный, леденящий душу вой самого Зла.

А вот и мои новые знакомцы — чернокожие, хохлатые, они застыли, оцепенели словно бы в страхе — и смотрят, смотрят... и кажется, их сковал не просто страх, а некий суеверный ужас.

I stood there, rooted with them, and the growling died away. Thin wisps of smoke curled up above the rubble, and in the silence that came as the growling ceased I could hear the little cracklings and groanings and the tiny crashes as the splintered stone that still remained settled more firmly into place. But there was no sound of crying now, none of the thin, high screaming. There were no people and the only movements were the little ripples of settling rubble that lay beyond the bare and blackened and entirely featureless area where the light had blossomed.

The greyness faded and the city began to dim. Out in the centre of the picnic circle I could make out the glimmer of the lens-covered basketball. There were no signs of my fellow picnickers; they had disappeared. And from the thinning greyness came another screaming—but a different kind of screaming, not the kind I'd heard from the city before the bomb had struck.

Я стоял недвижно, как и они, точно окаменел, а меж тем грохот стихал. Над руинами вились струйки дыма — и когда, наконец, громовой рык умолк, стали слышны вздохи, хруст и треск: это рушились и оседали последние развалины. Но теперь уже не было воплей, жалобных стонов и плача. В городе не осталось ничего живого, ничто не двигалось, только рябь проходила по грудам мусора: они осыпались, укладывались все плотнее, широким кольцом окружая совершенно ровную и голую черную пустыню, оставшуюся там, где впервые расцвел ослепительный свет.

Серая мгла рассеивалась, и город тоже таял. Там, где прежде расположилась компания хохлатых, в самой середине круга вновь поблескивал линзами странный шар. А самих хохлатых и след простыл. Только из редеющей серой мглы донесся пронзительный крик — но не крик ужаса, совсем не тот вопль, что слышался над городом перед тем, как взорвалась бомба.

For now I knew that I had seen a city destroyed by a nuclear explosion—as one might have watched it on a TV set. And the TV set, if one could call it that, could have been nothing other than the basketball. By some strange magic mechanism it had invaded time and brought back from the past a moment of high crisis.

The greyness faded out and the night came back again, with the golden moon and the dust of stars and the silver slopes that curved to meet the quicksilver of the creek.

Да, теперь понятно — у меня на глазах город был разрушен ядерным взрывом, я видел это словно на экране телевизора. И этим «телевизором» был, конечно, блестящий шар из линз. Это какой-то чудодейственный механизм, он вторгся во время и выхватил из прошлого роковое мгновенье истории.

Серая мгла окончательно рассеялась, вновь настала ночь, золотилась луна, сияла звездная пыль, серебряные склоны холмов мягкими изгибами сбегали к живому, переливчатому серебру ручья.

Down the farther slope I could see the scurrying figures, with their silver topknots gleaming in the moonlight, running wildly through the night and screaming in simulated terror. I stood looking after them and shivered, for there was something here, I knew, that had a sickness in it, a sickness of the mind, an illness of the soul.

Slowly I turned back to the basketball. It was, once again, just a thing of lenses. I walked over to it and knelt beside it and had a look at it. It was made of many lenses and in the interstices between the tilted lenses, I could catch glimpses of some sort of mechanism, although all the details of it were lost in the weakness of the moonlight.

По дальнему склону мчались быстрые гибкие фигуры, в лунном свете серебрились хохлатые головы, они бежали во весь дух, оглашая ночь воплями притворного ужаса.

Я посмотрел им вслед и содрогнулся: что-то было в этом болезненное, извращенное, какой-то недуг, разъедающий душу и разум.

Я медленно обернулся к шару. Это снова был просто шар, слепленный из блестящих линз. Я подошел, опустился на колени и принялся его разглядывать. Да, он словно ощетинился множеством линз под равными углами, а в просветах между ними чуть виден какой-то механизм, но в слабом лунном свете его не рассмотреть.

I reached out a hand and touched it gingerly. It seemed fragile and I feared that I might break it, but I couldn't leave it here. It was something that I wanted and I told myself that if I could get it back to Earth, it would help to back up the story I had to tell.

I took off my jacket and spread it on the ground, and then carefully picked up the basketball, using both my hands to cradle it, and put it on the jacket. I gathered up the ends of the cloth and wrapped them all around the ball, then tied the sleeves together to help hold the folds in place.

Протянув руку, я опасливо коснулся шара. Он, видно, очень хрупкий, боязно его разбить, но не оставлять же его здесь. А мне он пригодится, и если я сумею унести его на Землю, он подтвердит то, что мне надо будет рассказать.

Я снял куртку, разостлал ее на ровном месте, бережно, обеими руками поднял шар и уложил на куртку. Подобрал ее края, обернул шар, завязал рукава, чтобы все это держалось прочно и надежно.

I picked it up and tucked it securely underneath an arm, then got to my feet.

The hampers and the bottles lay scattered all about and it occurred to me that I should get away as quickly as I could, for these other people would be coming back to get the basketball and to gather up their picnic. But there was as yet no sign of them. Listening intently, it seemed to me that I could hear the faint sounds of their screaming receding in the distance.

Потом осторожно взял узел под мышку и поднялся на ноги.

Вокруг валялись бутылки и корзины, и я решил поскорей отсюда убраться: та компания, пожалуй, вернется за своей снедью и за этим аппаратом... Но пока их что-то не видно. Затаив дыхание, я прислушался — кажется, это их крики затихают где-то далеко-далеко...

I turned and went down the hill and crossed the creek. Halfway up the other slope I met Tupper coming out to hunt me.

“Thought you had got lost,” he said.

“I met a group of people. I had a picnic with them.”

“They have funny topknots?”

“They had that,” I said.

Я спустился с холма, перешел вброд ручей и начал подниматься по противоположному склону. На полдороге мне повстречался Таппер — он шел меня искать.

— Я думал, ты заплутался, — сказал он.

— Встретил тут одну компанию, посидели немножко, — объяснил я.

— Это такие, с чудными хохолками на макушке?

— Да.

“Friends of mine,” said Tupper. “They come here many times. They come here to be scared.”

“Scared?”

“Sure. It's fun for them. They like being scared.”

— Они мне приятели, — сказал Таппер. — Часто приходят. Они приходят пугаться.

— Пугаться?

— Ну да. Для потехи. Они любят пугаться.

I nodded to myself. So that was it, I thought. Like a bunch of kids creeping on a haunted house and peeking through the windows so that they might run, shrieking from imagined horror at imagined stirrings they'd seen inside the house. And doing it time after time, never getting tired of the good time that they had, gaining some strange pleasure from their very fright.

“They have more fun,” said Tupper, “than anyone I know.”

Я кивнул: так и есть. Будто ребятишки подкрадываются к заброшенному дому, про который идет молва, что там водятся привидения: заглянут в окна, почудится им что-то, послышатся шаги — и вот они удирают со всех ног и визжат, напуганные ужасами, которые сами же и вообразили. Забава эта никогда им не приедается, опять и опять они ищут страха, и он доставляет им странное удовольствие.

— Им весело живется, — сказал Таппер. — Веселей всех.

“You've seen them often?”

“Lots of times,” said Tupper.

“You didn't tell me.”

“I never had the time,” said Tupper. “I never got around to.”

“And they live close by?”

— Ты часто их встречал?