All Flesh is Grass

— Джентльмены! — беспомощно воззвал сенатор.

The general looked at me. I am afraid they had forgotten I was there.

“I'm sorry, sir,” the general said to me. “I should not have spoken in this manner.”

I nodded dumbly. I couldn't have said a word if I'd been paid a million dollars for it. I was all knotted up inside and I was afraid to move.

— Прошу прощенья, мистер Картер, — сказал он. — Мне не следовало так говорить.

Я немо кивнул. Даже за миллион долларов я не мог бы выдавить из себя ни слова. Все внутри точно свинцом налилось, горло перехватило, я боялся шевельнуться.

I had not been expecting anything like this, although now that it had come, I knew I should have been. I should have known what the world reaction would be and if I had failed to know, all I had to do would have been to remember what Stiffy Grant had told me as he lay on the kitchen floor.

They'll want to use the bomb, he'd said. Don't let them use the bomb...

Генерал поглядел на меня. Кажется, все они давным-давно обо мне забыли.

Ничего подобного я не ждал. Правда, теперь, наслушавшись их, я запоздало понял, что только этого и можно было ожидать. Мне следовало понимать, как встретят в нашем мире эту новость, а уж если сам не сообразил, надо было только вспомнить, как тогда сказал Шкалик, лежа на полу у меня в кухне:

«Они захотят пустить в ход бомбу, — сказал он тогда. — Не давай им сбросить бомбу...»

Newcombe stared at me coldly. His eyes stabbed out at me.

“I trust,” he said, “that you'll not repeat what you have heard.”

“We have to trust you, boy,” said the senator. “You hold us in your hands.”

Ньюком впился в меня холодным, пронизывающим взглядом.

— Полагаю, вы не станете повторять то, что сейчас слышали, — сказал он.

— Да, мы вынуждены на вас положиться, друг мой, — подхватил сенатор. — Мы в ваших руках.

I managed to laugh. I suppose that it came out as an ugly laugh.

“Why should I say anything?” I asked. “We're sitting ducks. There would be no point in saying anything. We couldn't get away.”

For a moment I thought wryly that perhaps the barrier would protect us even from a bomb Then I saw how wrong I was. The barrier concerned itself with nothing except life—or, if Davenport were right (and he probably was) only with a life that was aware of its own existence. They had tried to dynamite the barrier and it had been as if there had been no barrier. The barrier had offered no resistance to the explosion and therefore had not been affected by it.

Я через силу рассмеялся. Наверно, дико прозвучал этот смех.

— Чего ради я стану болтать? Мы — такая удобная мишень. Говори не говори, толку не будет. Все равно нам податься некуда.

А вдруг барьер оградит нас и от бомбы? — мелькнула мысль. Да нет, ерунда. Барьер не пропускает только ничего живого, точнее, если прав Дэйвенпорт, — а он, вероятно, прав, это преграда только для существ мыслящих. Вот пробовали взорвать его динамитом — и хоть бы что. Эта незримая стена не сопротивляется взрывам — и тем самым от них не страдает.

From the general's viewpoint, the bomb might be the answer. It would kill all life; it was an application of the conclusion Alf Peterson had arrived at on the question of how one killed a noxious plant that had great adaptability. A nuclear explosion might have no effect upon the time-phase mechanism, but it would kill all life and would so irradiate and poison the area that for a long, long time the aliens would be unable to re-occupy it.

С точки зрения генерала Биллингса, бомба разом решит все проблемы. Она уничтожит все живое; именно до этого додумался и Элф Питерсон, когда решал задачу — как уничтожить зловредный сорняк, который приспосабливается к любым неблагоприятным условиям. Возможно, ядерный взрыв и не повлияет на загадочный механизм барьера времени, но он уничтожит все живое, смертоносная радиация отравит местность и еще очень, очень долго пришельцы не смогут вновь ее захватить.

“I hope,” I said to the general, “you'll be as considerate as you're asking me to be. If you find you have to do it, you'll make no prior announcement.”

The general nodded, thin-lipped.

“I'd hate to think,” I said, “what would happen in this village...”

— Вы хотите, чтоб я был тактичный и деликатный, — сказал я генералу, — надеюсь, это будет взаимно. Если вы не найдете никакого другого выхода, делайте, что надо, безо всякого предупреждения.

Поджав губы, генерал молча кивнул.

— Тошно подумать, что тут начнется, если в Милвилле узнают...

The senator broke in. “Don't worry about it now. It's just one of many alternatives. For the time we'll not even consider it. Our friend, the general, spoke a little out of turn.”

“At least,” the general said, “I am being honest. I wasn't pussy-footing. I wasn't playing games.”

He seemed to be saying that the others were.

— Сейчас еще рано об этом беспокоиться, — прервал меня сенатор. — Возможны и другие решения. Пока мы даже обсуждать это не станем. Наш друг генерал несколько поторопился.

— По крайней мере я честно говорю, — обиделся генерал. — Не кручу, не увиливаю. Очки никому не втираю.

Видно, он считал, что остальные именно этим и занимаются.

“There is one thing you must realize,” I told them. “This can't be any cloak-and-dagger operation. You have to do it honestly—whatever you may do. There are certain minds the Flowers can read. There are minds, perhaps many minds; they are in contact with at this very moment. The owners of those minds don't know it and there is no way we can know to whom those minds belong. Perhaps to one of you. There is an excellent chance the Flowers will know, at all times, exactly what is being planned.”

— Поймите одно, — сказал я. — Никакие тайны и секреты здесь невозможны. На чем бы вы ни порешили, вам придется действовать в открытую. Есть люди, чьи мысли Цветы могут прочитать. Есть люди — и, может быть, немало, — чьи мысли они читают вот в эту самую минуту. Причем люди эти ни о чем не подозревают и кто они — неизвестно. Может быть, Цветы сейчас читают мысли кого-нибудь из вас. Очень возможно, что они узнают все ваши планы, еще когда вы только эти планы обдумываете.

I could see that they had not thought of that. I had told them, of course, in the telling of my story, but it hadn't registered. There was so much that it took a man a long time to get it straightened out.

“Who are those people down there by the cars?” asked Newcombe.

I turned and looked.

Ну, конечно, такое им и в голову не приходило. Я-то их предупреждал, когда рассказывал свои приключения, но они пропустили это мимо ушей. Слишком много всего сразу свалилось, так быстро не разберешься.

— Что там за люди у машины, — неожиданно спросил Ньюком.

Я обернулся.

Half the village probably was there. They had come out to watch. And one couldn't blame them, I told myself. They had a right to be concerned; they had the right to watch. This was their life. Perhaps a lot of them didn't trust me, not after what Hiram and Tom had been saying about me, and here I was, out here, sitting on a chair in the middle of the road, talking with the men from Washington. Perhaps they felt shut out. Perhaps they felt they should be sitting in a meeting such as this.

I turned back to the four across the bather.

Там собралась добрая половина Милвилла. Они пришли посмотреть, что мы тут затеваем. Вполне понятно. Они вправе тревожиться, вправе знать, что происходит. Все это их кровно касается. Наверно, очень многие мне теперь не доверяют, ведь Хайрам и Том Престон черт знает чего обо мне наговорили, а я, изволите ли видеть, сижу на стуле посреди шоссе и толкую с важными шишками из Вашингтона. Наверно, милвиллцы чувствуют себя обойденными, обманутыми. Наверно, думают, что их тоже должны бы позвать на это совещание.

Я снова повернулся к той четверке за барьером.

“Here's a thing,” I told them, urgently, “that you can't afford to mull. If we do, we'll fail all the other chances as they come along...”

“Chances?” asked the senator.

“This is our first chance to make contact with another race. It won't be the last. When man goes into space...”

“But we aren't out in space,” said Newcombe.

— Все это слишком важно, — настойчиво сказал я. — Смотрите, не промахнитесь. Если сейчас дать маху, значит, мы наверняка загубим и все другие возможности.

— Какие возможности? — спросил сенатор.

— Это первый случай, когда мы можем сблизиться с жителями другого мира. Но, уж конечно, не последний. Когда люди выйдут в космос...