Роберт Хайнлайн - Нам, живущим. Реквием

– Джим, этот корабль должен вернуться, даже если мне придется тащить его на себе.

– Ну так тащи его! Ответь на мой вопрос.

– У меня есть одежда, которая на мне. Я выброшу ее… – Боулз огляделся. – Выбросить за борт, говоришь? Джим Барнс, и ты утверждаешь, что этот корабль раздели? Видит Бог, я покажу вам, что значит «раздеть»! Где наш ящик с инструментами?

– Трауб только что понес его наружу вместе с другими вещами.

Боулз прыгнул к микрофону:

– Мэнни? Верни ножовку, она мне нужна! – Он повернулся к Барнсу. – Я покажу вам, как раздевают корабль. Что тут делает это радио? Оно нужно нам как собаке пятая нога! Зачем мне дисплей автопилота? Достаточно будет твоего. Док! Слезай с табуретки!

Корли на секунду вынырнул из замкнутого мирка своих формул. Он не слышал ни слова из их разговора.

– А? Ты меня звал?

– Освободи табуретку, я собираюсь отвинтить ее от палубы.

Корли озадаченно посмотрел на него:

– Конечно, если тебе это нужно. – Он повернулся к Барнсу. – Джим, это окончательные цифры.

Барнс внимательно следил за тем, что делает Боулз:

– Попридержи свои цифры, Док. Возможно, мы внесем в них несколько исправлений.

Вдохновленные Боулзом, они снова бросились раздевать корабль, пытаясь успеть сделать все до последней минуты назначенного срока. Запасы пищи? За борт – смерть от голода слишком далека. Радио. Дублирующая аппаратура. Приборы – все, кроме необходимых для полета. Электроплита. Шкафы и двери, светильники и изоляция, все, что можно было бы отпилить или оторвать. Лестница, ведущая из рубки в шлюз, – ее выбросили последней вслед за тремя скафандрами и веревочной лестницей.

Боулз не придумал только, как избавиться от четвертого скафандра: он был вынужден носить его, чтобы не задохнуться, пока выбрасывал последние вещи, – но он все же придумал, как его облегчить. Напоследок он снял с себя пояс с инструментами, рюкзак, воздушные баллоны, изолирующие ботинки и вышвырнул все это в люк, а потом ждал, судорожно хватая ртом остатки воздуха в скафандре, когда стрелка индикатора проползет свой путь от «Вакуума» к «Давлению» в последний раз.

Три руки протянулись вниз и вытащили его через люк.

– По местам! – скомандовал Барнс. – Приготовиться к старту!

Они ждали начала отсчета, когда Трауб вдруг протянул руку и коснулся плеча Барнса:

– Шкипер?

– Да, Мэнни?

Трауб оглянулся, не смотрят ли на них остальные двое, но те были заняты своими делами.

– Мы на самом деле сможем это сделать?

Барнс решил быть правдивым:

– Возможно, нет. – Он взглянул на Боулза: щеки адмирала ввалились; его вставная челюсть ушла вслед за прочим балластом. Барнс ухмыльнулся. – Но мы на самом деле постараемся это сделать!

Фотография монумента, установленного на том месте, где некогда побывала гордая «Луна», есть в каждой классной комнате. Вслед за ней в полет отправлялось множество экспедиций, одни заканчивались успешно, другие трагически, и так продолжалось до тех пор, пока космические сообщения не достигли своего нынешнего уровня безопасности. Наши космические дороги были вымощены телами и беззаветной верой первопроходцев. И когда их мечты воплотились в жизнь, значительная доля прежней романтики ушла из космоса.

Мама всегда занята, и у нее вечно нет времени ни для чего, кроме какой-то новой работы. В этом случае она берет и делает ее, даже если это нечто «неподобающее для леди», как сказала бы бабушка.

Она фактически построила наш новый дом – вот только когда мы в него въехали, он вовсе не был новым. Почти три месяца аромат скипидара обнаруживался в рисовом пудинге, а папочка жаловался, что он смирился с тем, что не может пользоваться электробритвой, пока мама меняет проводку, но он оценил бы, если бы другую его бритву в этот момент не использовали для зачистки изоляции на проводах.

Мама его не услышала: она восстанавливала лестницу или что-то там еще.

В конце концов дом был закончен, оставалось только облицевать трубы в новой ванной и очистить от хлама гараж, чтобы в нем поместился автомобиль. Прочие мелочи мама могла доделать в любой день, дожидаясь, пока в кастрюле закипает вода. Ей стало совершенно нечем себя занять, кроме разных пустяков, как то: вести уроки в воскресной школе, руководить благотворительным фондом, следить, чтобы папочка вовремя менял свои рубашки, и продолжать заниматься живописью, а также пьесой, которую она писала.

Папочка предложил ей заняться интеллектуальным развитием, но мама сказала: ерунда, все мозги, какие были необходимы семье, уже есть у папочки. Папочка страшный дока в племенных обычаях и культуре Юкатана и других подобных вещах. Кроме того, заявила мама, она переделала свою подставку для книг так, чтобы пристраивать ее на пылесос или на мойку, поэтому она уже достаточно интеллектуально продвинутая. Теперь ей нужны были физические упражнения.

Папа пригласил ее заняться рыбной ловлей, но мама сказала, что то, чем он там занимается, не похоже на физические упражнения и что на самом деле он делает все, чтобы рыбы оставили его в покое. Папочка возразил, что у рыбы больше опыта, чем у него, и вообще, кто он такой, чтобы настаивать на собственной выгоде? Папочка вечно так говорит, чтобы повеселить первокурсников.

Так или иначе, но именно поэтому мы занялись фигурным катанием.

Без папы – только мама, мелкий и я. Папочка сказал, что он уже пробовал кататься на коньках, что у него слабые лодыжки, поэтому ступайте себе и наслаждайтесь без меня. Он оформил семейный страховой полис от несчастных случаев и закрыл эту тему.

Я полюбила фигурное катание – всё, кроме падений и промокших штанов. Теперь-то я знаю, почему тот, другой лед называют «сухим»: лед, по которому катаются на коньках, совсем не сухой. Мелкому тоже понравилось, потому что он мог налетать на всех вокруг, врезаясь в людей и доставляя неприятности взрослым. Ну а мама ухватилась за фигурное катание так, будто всю жизнь шла к этой цели.

У нее не было способностей к обязательным фигурам: мамина техника не позволяла ей выписывать «восьмерки» на небольшом пятачке льда. А вот танцы она любила – она танцевала танго и вальсы и уже подбиралась к вещам посложнее, когда наш клуб начал готовиться к ледовому карнавалу. И это в то время, как я все еще боролась с моухоком [82]в фоуртинстепе. Фоуртинстеп – первый танец, которому вас учат. Мама меня безнадежно превосходила, что было крайне нежелательно. Правда, в результате моих трудностей с моухоком в мою жизнь вошел Клифф.